Автономное плавание - [30]

– Практически нет. Читаю, понимаю, если не быстро говорят. Это второй язык в университете был, если еще латынь не считать…

– По-немецки я тоже не понимаю… так о чем песня? – спросил Олег. – Нет, я понимаю, о любви, разумеется, но «из зала все кричат: давай подробности!».

Таня рассмеялась и негромко напела:

Bei einem Tango, Pariser Tango,

Ich schenke dir mein Herz beim Tango,

Die Nacht ist blau und süß der Wein,

wir tanzen in das Glück hinein…

Ее завораживала мелодия, и слова… и присутствие такого мужчины рядом не то чтобы кружило голову, но волновало – совсем чуть-чуть, но этого достаточно.

В танго, в парижском танго,

Я подарю вам сердце в танго,

А ночь синяя и сладкое вино…

– …Мне очень хорошо, я почти счастлива, и… В общем: «остановись, мгновенье!»

– Здорово, – совершенно искренне прокомментировал ее тихое пение Олег. – Ты просто талант все-таки! И напрасно ты про мультики! А серьезно петь никогда не пробовала?

Татьяна засмеялась.

– Пробовала, в школьном хоре, и даже сольфеджио занималась, но в восьмом классе голос понизился, да и, как сказала наша учительница пения: «хороший голосок, но не сильный»… То есть бесперспективняк! – добавила Татьяна.

– Как, как? – споткнулся на слове Ицкович. – Я такое и с пол-литрой не выговорю!

Тут Таня совсем уж захохотала:

– Это из курса актерской речи – быстроговорки!

– Э?..

– Скороговорки, – сжалилась Таня. – Ну, может, помните… помнишь: «На дворе трава, на траве дрова».

– А!

– Ну, а это из новорусских: Карл у Клары украл доллары, а Клара у Карла – квартальный отчет; на дровах – братва, у братвы трава, вся братва – в дрова…

– Понял, понял – хватит! – взмолился Олег. – У меня даже слушать – зубы сводит!..

И они продолжали пить кофе, смеяться и говорить, говорить, говорить… как старые друзья.

«Кто сказал, что дружба женщины и мужчины невозможна? – подумал немолодой израильский психолог Олег Ицкович, ловя на себе взгляд Татьяны. – Тот, кто так говорит, ничего не понимает ни в женщинах, ни в мужчинах, ни уж тем более – в дружбе. Такого человека стоит от всей души пожалеть…»

Олег Ицкович, Прага.

4 января 1936 года

– Олег-х-х-х… – выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья. – Олег?! – повторила уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула.

Глаза ее – чудные глаза, где зелень легко превращалась в синь, да еще искрило неизвестно откуда появляющимся золотом, – мгновенно заблестели, и две слезинки медленно скатились по щекам, оставляя черные следы от ресничной туши…

– Пятачок! Да ты… просто… совсем… девочка теперь… девушка… – Олег не мог подобрать слов для характеристики произошедшей метаморфозы. Он помнил интересную, почти сорокалетнюю, женщину, а видел перед собой столь юное существо, что дух захватило, и в эту минуту напрочь вышибло теперешнее знание, что и сам он не тот, совсем не тот.

– Ты совсем не изменилась! – объявил он вслух и тут же устыдился. – То есть стала еще красивее! То есть… ты и была очень красивой… – и замолчал, окончательно запутавшись.

Татьяна тем временем пришла в себя, аккуратно промокнув батистовым платочком глаза, и сказала ровным, чуть приосевшим голосом:

– Тушь потекла, посмотри, не размазалась? – села на стул напротив, взглянула внимательно, чуть прищурившись, словно составляла физиогномическое описание для фотокомбинированного портрета. – А ты совсем другой, может, это и не ты? Волосы русые, нос прямой, глаза серые… или голубые? – перечисляла Тать яна, разглядывая незнакомого знакомца.

– Я, я! – быстро ответил Олег по-русски. – Я это я… в смысле Ицкович, в смысле… А ты? Кто ты? Простите, ваше имя-отчество не Марфа Васильевна?

– Буссэ, Жаннет Буссэ. Я…

– Очень приятно… эээ… царь… эээ… Бонд, Джеймс… – Олег не закончил шутку, – француженка, полагаю?

– Oui, monsieur. Cela ne vous plaot pas?[37] – спросила Жаннет, уловив что-то в интонации Ицковича.

– J’aime bien votre nouvelle coiffure. Je suis content de vous revoir[38], – ответил невпопад Олег глупой фразой из разговорника. – Ты же знаешь: я не говорю по-французски! – в этот момент он напрочь забыл, что не говорит по-французски Ицкович, а отнюдь не Шаунбург. – Разрешите представиться, фройлен, – перешел он на немецкий, – Себастиан фон Шаунбург.

– Ты бош?! – перешла на немецкий и Татьяна. – Смешно, ей-богу!

– А вот по-немецки ты говоришь все с тем же нижегородским, а не с французским прононсом! – рассмеялся Олег и сделал кельнеру знак – повторить заказ для дамы.

– Ну, не скажи… Das ist der Pariser Tango Monsieur, Ganz Paris tanzt diesen Tango Monsieur[39], – голосом Мирей Матье с характерным грассированием тихонько напела Жаннет.

«Она что, знала?! Или совпадение?»

– О-о-о… Парижское танго… Вот так?! – только и оставалось сказать Олегу. – Там… эээ… тогда… ты только наших изображала, а эту песенку пела ужасно…

– А ты врал! – с веселым ехидством разоблачила Татьяна. – Я так и знала!

– О, нет! Только комплименты, «Лаванда» была великолепна! – ответил Олег, прижимая руку к сердцу.

Татьяна улыбнулась, что-то вспомнив…

– Это Жаннет, она у меня бакалавр, специалист по Гете и совсем неплохо шпрехает…

Напряжение ушло, но пережитое – по-видимому, ими обоими – потрясение было того рода, что выбрасывает адреналин в кровь, а бешено стучащее сердце ускоренно разносит его по организму, побуждая к физическому действию: бежать, рубить или… в постель!