Автомобильный король - [53]

Что до Эбнера, он сразу забыл все свои горести и обиды. Он забыл, что над его головой свистели пули — пули, купленные за счет Генри Форда, которыми стреляли его люди. Пусть эта тайна Эбнера останется при нем и умрет вместе с ним, Эбнер снова убедился в том, в чем в глубине души никогда не сомневался: Генри Форд был одним из величайших и добрейших людей, и если и было что дурное, то только потому, что у него слишком большое дело и он не может найти людей, достойных его целей. Эбнер Шатт снова был своим человеком у Форда, и если какой-нибудь мастер посмеет уволить его, он будет знать, что ему делать!

71

Несмотря на уговоры Генри, американский народ не переизбрал президента Гувера. Американцы решили попытать счастья на демократе; и почти сразу начался развал финансов и промышленности, какого еще никогда не бывало. Между учеными мужами разгорелся спор, который вряд ли будет разрешен до конца американской истории: был ли развал результатом того, что удалось или не удалось сделать мистеру Гуверу, или причина крылась в страхе американцев перед тем, что намеревался сделать мистер Рузвельт. Прежний президент пригласил вновь избранного, чтобы посоветоваться с ним относительно того, что следует предпринять до передачи полномочий; но мистер Рузвельт отказался принять какую-либо ответственность за то, что будет сделано до конца президентства Гувера. Дебаты стали еще жарче. Кого следовало винить в том, что все банки Америки вынуждены закрыться?

Эбнер был одним из ста миллионов американцев, которые знали только то, что читали в газетах. Для него все это было совершенной загадкой, недоступной пониманию. Что станет с Америкой? Что она, так и вылетит вся в трубу? А что, если Форду опять придется закрыть свое предприятие и Эбнер останется без работы?

Новый президент был бодр и весел, что сильно обнадеживало одних и приводило в ярость других. Новый президент придерживался того взгляда, что если дать денег фермерам и рабочим, то они немедленно пустят их в оборот; это лучше, чем отдавать деньги крупным банкам, которые спрячут их в своих подвалах. Этот новый проект пришелся по нраву всем тем, у кого денег не было, и они искренне, от всего сердца обещали тратить их. План был осуществлен, торговля сразу оживилась и промышленность воспрянула; фермерам было кому продавать свои продукты, а мелкому городскому люду чем наесться досыта.

Так продолжалось несколько лет. Правительство занимало миллиарды долларов и тем или иным способом ссужало ими людей, чтобы они их тратили, что они и делали, и таким образом банки и крупные предприниматели имели удовольствие начинать все сначала. Казалось бы, что это как раз то, чего им хотелось, и что они будут благодарны президенту, которому пришла в голову такая замечательная идея; но по какой-то странной причине, как только они снова почувствовали себя вне опасности, — банки открыты и набиты деньгами, фермеры продают свои продукты по хорошей цене и компании выплачивают самые большие дивиденды за все время своего существования, все они напустились на того, кто их спас, стали обзывать его диктатором, мотом и еще разными словами, которых нельзя напечатать.

Возьмите, к примеру, Генри Форда: в конце 1934 года, по прошествии полутора лет "нового курса", Генри выступил в печати с заявлением, что кризис миновал и что он намечает выпуск миллиона автомобилей, — такой цифры не было с 1930 года. И на этот раз это была святая истина, а не игра на психологии. У людей были деньги, чтобы сменить старые автомобили, на которых они ездили многие годы, и Генри начал набирать рабочих и повышать минимум заработной платы. Разве не естественно было ожидать, что он внесет некоторые изменения в свою экономическую философию и попытается сотрудничать с новым главой правительства?

Куда там! Президент ввел было так называемую Н.А.В. ["Национальная администрация восстановления" — специальный правительственный орган, созданный президентом Рузвельтом], которой надлежало заставить промышленников отказаться от снижения заработной платы, бессмысленного перепроизводства и всех неразумных затрат, вытекающих из анархии в промышленности; и Генри, упрямейший из индивидуалистов, уперся, как мул посреди дороги, не желая подписывать соглашение, не желая сообщать о своих намерениях, предоставляя правительству бойкотировать его автомобили и бросать в корзину его заявки на подряды.

Что мог Эбнер Шатт понять во всем этом? Разумеется — ровно ничего. Эбнер тоже напоминал мула, но впряженного в привод, мула, который ходит и ходит по кругу, поддерживая работу механизма. В час он делал много кругов и кружил восемь часов в день, пять дней в неделю, и желал только одного на свете — ходить вот так по кругу, пока хватит сил, и каждую пятницу получать чек Фордовской автомобильной компании и кормить и одевать свою семью, платить налоги задом, и нет-нет да положить несколько долларов в банк — на этот раз с гарантией правительства, — чтобы, если на Америку снова налетит шквал кризиса, Эбнера с больной женой не смело с лица земли.

72

В это время еще один член семейства Шаттов попал в газеты. В Мичиганском университете была группа студентов, которая выражала недовольство по поводу военного обучения, и эти студенты созвали "митинг протеста против войны и фашизма" и для наглядности инсценировали суд и сожгли портрет Вильяма Рэндольфа Херста. Газеты подняли шум, и ректор университета счел нужным заявить, что впредь подобных нарушений спокойствия допущено не будет. Беспорядок, сказал он, был вызван "подрывной деятельностью нескольких профессиональных агитаторов". В газетах упоминались имена некоторых организаторов митинга и среди них имя студента старшего курса Томаса Шатта.