И закурив, он с аппетитом принялся за дело. В эту минуту проснулась Марья Павловна. Она тотчас позвонила, чтобы ей принести Ляльку. «Мне, кажется, приснился дурной сон, – вспомнила она, – ну Бог с ним. Какой чудный день. Петя вероятно уже в кабинете. Да что же это Ляльку не несут?»
И она опять позвонила.
…А через четверть часа Рогожский, держа портфель в руках, говорил Марие Павловне:
– Ты не забыла, Маша, что у нас сегодня гости к обеду?
– Конечно, не забыла, – ответила она, сняв пушинку с его фрака и заботливо оглядывая, все ли на нем в порядке.
– Ты сегодня выйдешь? – спросил он опять.
– Нет, не собираюсь, хотя меня тянет на улицу, – и она захотела ему рассказать свой сон с собаками, но тотчас раздумала, – и я, может быть, выйду. Не знаю, – рассмеялась она.
– Ну, стоит об этом думать, – сказал Петр Федорович. – Пожелай мне успеха.
Он сделал шаг к ней, с улыбкой заглянул в глаза и вдруг отшатнулся.
Она все стояла с раскрытыми губами, в ожидании поцелуя. И все это: и ее последние слова, и то, что он увидел в ее глазах, и свой испуг и ее раскрытые губы, все собралось в один комочек, вошло в мозг и спряталось где-то в стороне от других комочков, чтобы, когда это нужно будет, выйти наружу.
– Что с тобой, – удивленно спросила она?
– Ничего, глупости, – ответил он и почему-то с особенной нежностью поцеловал ее.
* * *
В половине пятого Рогожский вышел из суда. На улице его поджидал знакомый извозчик. Рогожский весело пошел к нему, подобрал незаметно хвостик фрака, чтобы не смять его, а сев, потянул кверху брюки, чтобы не растянуть их в коленях. Сделав это, он велел везти себя домой.
Сидел он молодцевато, крепко, как пришитый, в прекрасном настроении духа человека, который сейчас пообедает с приятелями, и любезно поворачивал голову то направо, то налево. Петр Федорович действительно был доволен. Дело Цыварева было, по его настоянию, отложено для опроса новых свидетелей, показания которых могли дать процессу иное направление. Кроме того, его телеграммой вызывали в столицу по делу одного крупного банкротства. Вообще, сегодня все удавалось ему, даже прыщик с полудня перестал беспокоить.
Он, чтобы еще раз убедиться, тронул его. Боли почти не было, пульсация исчезла.
«Вот и не верь моей молитве, – чрезвычайно довольный, что пульсация исчезла, подумал Петр Федорович, повернув голову любезно налево. – Я вечером еще раз смажу прыщик йодом и помолюсь. Надо будет испробовать это средство против запора. Несомненно, между органами и моей верой, или волей есть связь. Моя молитва посылает приказание ленивой кишке работать и та начинает делать свое дело. Перистальтика есть динамика органа, молитва побеждает статику, и начинается динамика. Это глупо, но не менее научно, чем всякое другое заключение, основанное на самонаблюдении».
Он с прежней любезностью повернул голову направо.
«Да, приятно, приятно, – продолжал он думать. – Я весь день чувствую какую-то вкусную сытость. Никаких драм, или трагедий у меня нет и быть не может, почти знаменит, молод, здоров, славная жена, детки. И сколько в Маше еще нетронутого, девичьей прелести! Я, право, перед ней мужик, животное, да животное, почему не признаться, но вероятно, это-то ей и правится, что я, почти знаменитый, тонко развитой, могу заорать, ругнуться, как мужик, когда рассержусь. Она меня любит и высоко ценит. И я вполне заслуживаю этого».
Тут он повернул голову налево и вдруг увидел Марью Павловну, то есть не лицо ее, а всю целиком, и как ребенок, обрадовался.
«Вот удача, – подумал он, – кликну ее, и поедем вместе домой».
Он уже поднял было руку, чтобы остановить извозчика, но тотчас же опустил ее, словно кто-то потянул его руку не делать этого. Марья Павловна прошла.
«Ну, ничего, – все-таки сожалея, что не сошел с извозчика, сказал себе Петр Федорович. – Я уж дома расскажу ей, что встретил ее, и она меня пожурит. И куда она шла? У нас сегодня гости, надо успеть переодеться. Ну, ничего. Но какая красивая, какая эффектная! И как смешно, был в двух шагах, а она не заметила!»
Хотя он уже порядочно отъехал, но все-таки оглянулся. Он только зонтик ее узнал, и ему стало жалко, что пропустил ее.
«Ну, пропало, все равно, – думал он, остановив извозчика у своей парадной, – через полчаса она будет дома».
* * *
Было без четверти пять, когда Марья Павловна вышла из дому. Она еще не решила куда пойдет, к детям ли в сад, где они были с гувернанткой, или к мужу в суд. Времени до обеда осталось немного, и она торопилась. Она раскрыла свой, цвета кофе с молоком, зонтик с кружевами и пошла медленно, все гадая, куда пойти.
Когда она опомнилась, то увидела, что уже миновала ту, всегда оживленную улицу, где в любой час дня можно было встретить знакомых. Тогда она вдруг решила, что пойдет к мужу. И как только она это решила, ей сразу стало легко и перестало мучить сомнение. Она посмотрела на свои крохотные часики в золотом браслете. Было без десяти минут пять.
«Может быть, я его еще застану», – подумала она, и ей страстно захотелось непременно застать его и увидеть, как он от неожиданности обрадуется.
«Я ему скажу, что-то очень приятное, – мечтала она. – Он славный, он хороший, и я счастливейшая женщина».
