Автограф - [19]

Врач положил руку на запястье, спросил:

— Как себя чувствуете?

— Как обычно. — Если спросит, как аппетит, как спал, тогда можно подумать, что Артем лежит здесь месяц. Так оно и есть?

Врач об аппетите не спросил. Появилась медсестра. Лицо строго сосредоточенно. Врач отдал ей распоряжение, и она так же строго сосредоточенно, быстро записала в блокнотик. Артем не слышал, какое.

— Маркин, — сказал Артем.

— Что вы сказали? — Врач оказался совсем молодым пареньком, не старше Гели. Медицинская шапочка была особенно плотно надета.

Артем понял, что он уже видел себя здесь, в больнице. Он просыпался и засыпал. Маркин. Артему стало легче: вспомнил фамилию автора статьи.

В палату вошел еще один доктор, постарше. Тоже полукружья фонендоскопа, только сам фонендоскоп не убран в карман, а подсунут под поясок халата.

— Я должен поинтересоваться, что со мной? — обратился Артем к доктору постарше.

— Не ощущаете боли в области сердца?

— Ощущение льда. В ногах. И немеют пальцы.

— Пройдет. — Врач подозвал сестру и велел принести грелки.

Артем ничего не сказал.

— Придется побыть у нас некоторое время.

Артем хотел спросить, а сколько времени он здесь? Но не спросил.

Сестра принесла грелку, подсунула под одеяло к ногам. Врач отпустил сестру. Потом подержал руку Артема.

— Простите, доктор. Я все-таки хотел поинтересоваться… — Артем не выдержал и решил задать вопрос.

— Вам не надо разговаривать. Владимир Алексеевич, — это врач обратился к молодому, у которого на кармане был ржавый след, — попрошу дочь отправить домой — нечего ей прятаться по коридорам.

— Хорошо.

Хорошо назван фильм у Кипреева: «Лифт в одноэтажном доме», — подумал Артем, оставшись один. Может быть, претензия? Трудно быть простым, естественным. Простота требует времени. Время иногда выпадает из рук, как монета в толпе. Вот это претензия. Конечно. Пытался освободиться от этой привычки всю жизнь. Она, будто капкан, хватает за ноги. Собственно, привычка опять не то слово. Даже вовсе не то. Нет у него никаких точных слов. Артем начал вспоминать недавнее свое состояние, и ему стало страшно. Не оттого, что есть, а оттого, что было. Сердце стиснулось — и потом боль, от которой воздух превратился в тяжелые комки, и Артем задохнулся.

Кажется, сейчас ночь. Еще одна из многих тяжелых однообразных ночей, когда ты спишь и не спишь, живешь и не живешь. Артем лежит один среди других одиноких людей в палате. Боится закрыть глаза. Надо что-то беспрерывно видеть. В средневековье палачи отрезали веки, чтобы человек никогда не мог уснуть.

Он бы хотел сейчас только видеть. Воспоминания не нужны, он боится их. Видеть и ничего не вспоминать. Жизнь слагается из одиночных ударов небольшой мышцы, из отдельных сокращений. Потенциально одиночество в человеке заложено природой, но человек с этим не считается до какого-то момента. Человек несет в себе с детства миллионы жизней и смертей одновременно. Несет и не знает. И не должен узнать. Никогда.

В палате сестра, уже другая, не та, что была с блокнотом, подошла к Артему. Он услышал, закрыл глаза. Сестра отошла. Ее белый халат растворился в полутьме. «Полутьма, как полусознание, отвратительная вещь», — подумал Артем. К кровати Артема прикреплен кронштейн, с которого спускается ременная петля. Он может вставлять руку и так держать ее на весу, двигать из стороны в сторону, даже брать что-нибудь со стола. Он должен вновь открывать пространство своего тела, находить взаимосвязь между собой и окружающим миром.

«Лифт в одноэтажном доме» — в чем там дело? Речь о счастье, но украденном, а поэтому не принесшем радости, — лифт оказался в одноэтажном доме. Удачно придумано и удачно исполнено на экране. Лифт постепенно превращается в кучу хлама, потому что его растаскивают случайные люди. Кипреев талантливый сценарист, можно простить ему заносчивость и нелюдимость. Артем что-то недавно записал… что же… что же… да… вспомнил: ложь в искусстве — нарушенная правда, правда — это понятие, от начала родившееся. Для чего это ему сейчас? Важно до конца довести цепочку рассуждений. Первое движение человека — всегда движение к истине. Ложь рождена ослабленной правдой, она вторична. Сам придумал или где-то читал? Читал, конечно. Истина чему предшествовала? Чему, а? Равнозначной истине. Просто и ясно… просто и ясно… Значит, истина рождает только истину и никогда не рождает ложь. Опять просто и ясно. Дальше нельзя потянуть цепочку? Как учил профессор Асмус в Литинституте.

Артем устал, он по-прежнему боялся упустить себя.

Когда человек умирает, он умирает совсем? Дверь закрывается плотно — и ни единой щели? Глухая однородность? Истина рождает только истину и никогда не рождает ложь. Опять просто и ясно. Жизнь совсем не намного старше смерти. Гёте? Гёте сказал, что жизнь прекрасное изобретение природы, а смерть — ее уловка. Кто же сказал, что жизнь не намного старше смерти? Эмерсон? Эмерсон говорил что-то о вежливости, что жизнь не настолько коротка, чтобы людям не хватило времени на вежливость. Асмус был удивительно вежливым человеком и глубоко образованным.

Понимаешь это только теперь.

Была молодость, был избыток чувств и значительная доля невежества. Невежество помогало, делало все подвластным, доступным и даже объяснимым. Кто такой Эмерсон? Что написал? Злостное отсутствие образования! Чего же удивляться — он продукт среды; залог успеха — усредненность. Да, были в жизни профессор Асмус, профессор Реформатский — специалист по русскому языку, древнему и современному, профессор Шамбинаго — специалист по истории и прочтению «Слова о полку Игореве», но была и среда, которая успокаивала и поощряла. А поощренный, ты уже гордился и никуда не уходил. Начал уходить, но не успел. Опоздал.