Автограф - [14]

— Неужели я один?

— Представь себе.

— Но первым о разбитых надеждах заговорил Лева.

— Он болтун, мой Лев, — сказала Наташа. — Я похожа на разбитую надежду? А тебя, Артем, никому не позволю обидеть. Сама обижу, но другому — никому. Даже Тамаре.

— Интересно, есть люди, которые ни при каких обстоятельствах не болтают глупостей? — подумала вслух жена Буркова.

— Люда, — сказал Бурков, — тебе лучше помолчать.

— Все относительно, и прежде всего то, что считать глупостями, — заметила Тамара.

— Глупости — тоже подарки. У каждого поколения они свои, — кивнул Астахов.

— Мы все состоим из автобиографий. И ничего иного нет, — сказал Артем, принимая от Наташи тарелку.

— Со вниманием, Артемушка.

— Спасибо тебе.

— Что должно быть иным? — спросил Бурков.

— Хотя бы немного иррационального, что ли, Степа.

— Надо опустить в воду палку.

— Для чего?

— Она покажется переломанной.

— Древние любили ходить в лабиринтах, — улыбнулся Астахов. — Возможно, это их отвлекало от повседневности.

— Принципиальные принцы, — не выдержала опять Наташа, — а я счастлива, когда я с вами повседневно. Артем, вылазь из лабиринта. Хочешь, приглашу к нашему столику Вудиса.

— Он и сам придет, — сказала Геля.

— Я вижу свой возраст только на детях. Это стыдно? — не успокаивалась Наташа. — Иррационально?

Геля любила Наташу Астахову, которую иначе и не назовешь как Наташей. Конечно, она всех здесь собрала, а не мама. Мама говорит: «Я пригласила за столик», это она любит, но собрала всех, каждого уговорила прийти, без сомнения, Наташа Астахова. Если бы мама хоть в чем-то была похожа на Астахову, насколько было бы легче с ней жить. Геле — легче, а может быть, и отцу.

Мимо прошел Кипреев, автор нашумевшего кинофильма. Держал пакет с жареными орешками кешью. К Кипрееву подскочила обезьянка, быстро взобралась по нему и потребовала орехов. Кипреев растерянно взмахнул пакетом. Тут же другая обезьяна подпрыгнула и выхватила у него пакетик. На обезьянах были мягкие ошейники с тонкими и почти незаметными поводками. Сейчас поводки оказались в руках у Васи Мезенцева.

За столом, где сидел Пытель, было оживленно, доносились выкрики, но не Глеба Оскаровича, а его соседей по столу. Виталий Лощин с удовольствием подарил бы им реплику по такому случаю, тем более — он был уже рядом с этим столиком: «Делим курицу славы!» Делили гуся. Но для славы это не имеет никакого значения. Слава в общественном месте — это шум. Важно, чтобы вокруг тебя шумели. Столик Пытеля в ресторане — это слава, шум, желает того сам Пытель или нет.

Несколько пар вышли танцевать. Чужие для клуба люди, они стремились поскорее доказать, что чувствуют себя здесь как дома. Быть чужими им казалось неудобным. По краю зала медленно и красиво шла Чарушина. За ней брел Ситников. Чарушина остановилась, мягко осуждающе наклонила голову: этого было достаточно, чтобы Ситников тут же развернулся и покорно побрел обратно к столику. Вдруг громко, ни к кому не адресуясь, произнес:

— Молитва — это безмолвие!

К Ситникову направился директор клуба, но директора перехватил Вася Мезенцев:

— Иван Ильич, оставьте Вадима в покое.

— Но от него не знаешь чего ждать.

— От него можно ждать талантливой книги. Вдруг!

— Дорогое удовольствие.

— Надо рискнуть.

— Вам не кажется, что безнадежно?

— Не сомневаюсь я в одном, что ум зависит от того лишь, каким ты вскормлен молоком.

Ситников опять развернулся и побрел к столику, где сидели Вера Игнатьевна Ковалевская, Аркаша, Вудис с семьей и Вельдяев. Вельдяев даже чему-то смеялся. Он только что устроился за этим столиком.

Ситников подошел. Встал перед Вельдяевым.

— В жизни еду по кладбищу. Проезжаю одно за другим.

Вельдяев тут же склонился над своей тарелкой, не желая вступать с Ситниковым в разговор. Вудис хотел вступить в разговор, но его рукой остановила Вера Игнатьевна. Ответила Ситникову:

— Вадим, нехорошо получается, некрасиво. Пусть и маленький, но праздник у людей.

— Сообща радуетесь, значит?

— Не следует людям праздник омрачать. Не нужно кладбищ, Вадим.

— Я ведь что, Вера Игнатьевна, соединенье простых чувств.

— Мы соединение праздничных чувств.

— Нет коммуникации со мной?

— Нет.

— Значит, я сегодня затерявшееся письмо. А вам весело. И даже смешно…

— Смех — общее совершенствование, — не выдержал Аркаша.

Ситников кивнул, побрел дальше: Аркадия ему не одолеть.

Артему хотелось абстрагироваться, чтобы ощутить легкость и затейливость происходящего, купить пакетик кешью и заполучить обезьян. Хотелось включения в общую атмосферу смеха, отдыха, беспроблемности. Устал он, устал. Хотелось вылезти из лабиринта.

— Наташа, ты меня по-прежнему любишь?

— Люблю. Не сомневайся. Только что тебе об этом сказала. — Наташа занималась тем, что пыталась кусочком яблока подманить одну из обезьян.

— Достань пакетик кешью.

— Тамара, слышишь, во что он ценит даже мою любовь?

Артем хотел ответить, но не смог, не успел: короткий улетающий свет — Артем потерял всех из вида и себя тоже.

Володя Званцев дежурил на подстанции: было относительно спокойно. С ним, как всегда, Толя и Гриша. Работал телевизор с почти выключенным звуком. Перед телевизором сидел инспектор ГАИ Леша Булычев. Ему скоро выходить на перекресток подменять товарища. Пока что он смотрел передачу. Обожает телевизор, с трудом с ним расстается. Инспектор ГАИ Леша Булычев — непременная составная часть подстанции. Иногда после дежурства остается и досматривает телепередачу.