Автобиография - [336]

Выступление с заявлением было непростым испытанием – но только не для представителей оппозиции. Всех больше интересовали мои намерения, а не то, что я скажу. После выступления я вернулась в свой кабинет в палате общин, где меня встретил Норман Теббит. Настало время – пожалуй, давно настало – лично заручиться поддержкой в отношении моей борьбы за лидерство. Мы с Норманом прошли в чайную комнату палаты общин, чтобы там пообщаться. Я раньше не ощущала ничего подобного этой атмосфере. То и дело приходилось выслушивать: «Майкл два или три раза просил меня проголосовать за него. С вами мы увиделись впервые». Члены партии, которых я долгие годы хорошо знала, казалось, были загипнотизированы лестью и обещаниями Майкла. По крайней мере такой была моя первая реакция. Потом я поняла, что многие из них являлись моими сторонниками, недовольными тем, что агитационная работа перед выборами была вялой. Это было некое чувство безысходности из-за того, что мы, по всей вероятности, опустили руки. Я вернулась в свой кабинет. Сейчас у меня не было иллюзий относительно всей серьезности положения. Если и была надежда, то она заключалась в том, чтобы перевести всю кампанию на новые рельсы, несмотря на такой поздний этап. Соответственно, я попросила Джона Уэйкхема, который, по моему мнению, обладал авторитетом и знаниями для этого, взять эту ответственность на себя. Он согласился, хотя сказал, что ему понадобятся помощники: после взрыва в Брайтоне он так до конца и не восстановил физическую форму. Поэтому он собирался попросить Тристана Гарела-Джонса и Ричарда Райдера (оба принимали непосредственное участие в кампании за пост лидера 1989 года) стать его главными помощниками. Также я провела встречу с Дугласом Хердом и официально попросила выдвинуть мою кандидатуру во второй тур голосования. Он согласился без раздумий и проявив благосклонность. Затем я позвонила домой Джону Мейджору. Я сказала ему, что решила снова выдвинуться и что Дуглас собирался внести мою кандидатуру на рассмотрение. Я попросила Джона поддержать выдвижение моей кандидатуры. Повисла секундная пауза. Явно ощущалось замешательство. Джон, вне всяких сомнений, чувствовал себя плохо после удаления зуба мудрости. Потом он сказал, что согласен, раз я так хотела. Уже позднее, когда я агитировала своих сторонников голосовать за кандидатуру Джона на посту лидера партии, я настаивала на том, чтобы он не испытывал сомнений. Но мы оба знали, как все было в реальности. Затем я отправилась в Букингемский дворец на аудиенцию у королевы, в ходе которой я проинформировала ее, что буду выдвигать свою кандидатуру на второй круг голосования, и действительно все еще была намерена сделать это. Когда я вернулась к себе в кабинет в палате общин, я собиралась встретиться с членами кабинета министров по отдельности. Безусловно, можно было активнее поработать с заднескамеечниками, чтобы убедить их напрямую поддержать меня в ходе второго голосования. Но после прошлых совещаний я была полна решимости значительно мобилизовать министров кабинета, чтобы они не только выразили формальную поддержку, но и провели бы агитацию и убедили младших министров и заднескамеечников поддержать меня на выборах. Впрочем, обращаясь к ним с просьбой о поддержке, я оказывалась зависимой от них. Если значительное число коллег из кабинета министров не подтвердили бы свою приверженность, то впоследствии этот факт невозможно было бы скрыть. Мне вспомнилось, как Черчилль, в бытность его премьер-министром, жаловался главному кнуту, что разговоры в парламентской фракции партии о его отставке – Энтони Иден вскоре сменит его на этом посту – являлись подрывом его авторитета. Утратив такой авторитет, он не мог быть действующим премьер-министром. В равной степени положение премьер-министра, которому известно о том, что его кабинет министров отказался поддержать его кандидатуру, будет подорвано без возможности восстановления. Я знала – и, уверена, они также знали, – что ни на час не задержусь на Даунинг-стрит, если лишусь реального авторитета для управления страной. С Сесилом Паркинсоном мы уже виделись, когда я вернулась из чайной комнаты. Он сказал, что мне нужно оставаться в гонке, что я могу рассчитывать на его безоговорочную поддержку, а также, что борьба будет упорной, но я смогу вырвать победу. Ник Ридли, кто больше не являлся членом кабинета министров, но чья фигура обладала более чем внушительным весом, также заверил меня в своей абсолютной поддержке. Кен Бейкер дал мне понять о своей полной приверженности моим принципам. Лорд-канцлер и лорд Белстит (лидер палаты лордов) являлись не самыми значительными игроками в этом матче. А менеджером моей компании был Джон Уэйкхем. Но со всеми остальными я собиралась встретиться в своем кабинете в палате общин. В течение последующих двух или трех часов в кабинет по одному заходили министры кабинета, присаживались на диван напротив меня и высказывали свои соображения. Почти все до единого придерживались одинаковой формулировки. Что они сами поддержали бы меня, но, к сожалению, не верили в мою победу. На самом деле, как я прекрасно понимала, в комнатах подальше от коридоров, ведущих к кабинету министров в палате общин, прямо над моим кабинетом, они лихорадочно обсуждали, что же им следовало говорить. Как все политики, оказавшиеся в затруднительной ситуации, они выработали линию, которой должны были придерживаться во что бы то ни стало. После трех-четырех собеседований у меня сложилось ощущение, что я могла почти раньше их сказать то, что они еще только собирались произнести. Но все же, каким бы монотонным ни казался их хор, настрой и человеческая реакция тех, кто пришел в мой кабинет тем вечером, характеризовались резким контрастом. Мой первый правительственный посетитель вообще не входил в состав кабинета министров. Фрэнсис Мод, сын Ангуса Мода, государственный министр иностранных дел, к которому я относилась как к надежному стороннику, сказал, что горячо поддерживает все те принципы, в которые я верила, что неизменно будет поддерживать меня, но он не уверен, смогу ли я добиться победы. Он ушел в состоянии какой-то безысходности, да и меня не слишком подбодрил. Затем вошел Кен Кларк. У него была решительная манера – этакая брутальность, которую он культивировал – сообщать откровенно неприятные вещи с видом друга. Он сказал, что эта методика смены премьер-министров была фарсом и что он лично был бы рад меня поддержать еще на один пятилетний срок и даже на два. Однако большинство членов кабинета считали, что мне следовало отозвать свою кандидатуру. В противном случае это могло бы привести не только к моему поражению: это могло стать «проигрышем подчистую», ведь в этом случае бразды правления партии достанутся Майклу Хезелтайну, и в конце концов в рядах консерваторов произойдет раскол. Поэтому следовало снять с Дугласа и Джона обязательства по отношению ко мне как к лидеру, чтобы у них была возможность выдвинуть свои кандидатуры, так как у них обоих шансы были гораздо выше, чем у меня. Это позволило бы воссоединить костяк партии. Вопреки упорным слухам, Кен Кларк ни в коем случае не грозился подать в отставку. Мой следующий посетитель – Питер Лилли был явно смущен. Он надлежащим образом объявил, что поддержит меня, если я выдвину кандидатуру, но не мог представить себе, что я одержу победу. Нельзя было допустить, чтобы Майкл Хезелтайн стал лидером партии, иначе это бы угрожало результатам, достигнутым за все время моего руководства. Единственным способом избежать этого было освободить дорогу для Джона Мейджора. Безусловно, я не была настроена оптимистично относительно Кена Кларка и Питера Лилли, при этом по совершенно разным причинам. Но своего следующего посетителя – Малкольма Рифкинда – я заранее не брала в расчет. После отставки Джеффри, Малкольм являлся, пожалуй, самым резким критиком, направлявшим свои выпады против меня в кабинете министров, и в этот раз не стал уменьшать накал своей критики. Он напрямик сказал, что мне не видать победы и что у Джона или у Дугласа могло бы получиться. Но даже Малкольм публично не высказался против моего лидерства. Когда я спросила его о том, могу ли я заручиться его поддержкой, в случае если я выдвину свою кандидатуру, он ответил, что он бы подумал об этом. Конечно же он дал заверения в том, что не будет участвовать в кампании против меня. Я мысленно поблагодарила Всевышнего за небольшие милости. Как же приятно было, выслушав столько сочувственных слов, побеседовать с Питером Бруком. Он как обычно излучал обаяние и был внимательным и преданным. По его словам, он готов был оказать мне полную поддержку, как бы я ни поступила. Находясь в Северной Ирландии, он был не в курсе парламентских мнений и сам не мог авторитетно оценивать перспективы моего правления. Но он был уверен, что я могла бы одержать победу, если бы пошла напролом во всеоружии. Могла ли я добиться победы, если не чувствовала себя во всеоружии? Я уже сама начала сомневаться в успехе. Следующим явился Майкл Хауард – еще один деятель с растущей популярностью, разделявший мои убеждения. Его версия лейтмотива, которого придерживались другие члены кабинета министров, была в целом более строгой и обнадеживающей. Хотя он и сомневался в перспективах моего лидерства, он лично не только поддерживал меня, но и готов был вести активную агитационную работу. Затем прибыл Уильям Уолдергрейв, которому я совсем недавно предоставила кресло в кабинете министров. Уильям очень прямолинейно заявил, что было бы позорным получить место в моем правительстве, чтобы через три недели отказать мне в поддержке. Он был намерен голосовать за мою кандидатуру. Но у него были дурные предчувствия относительно исходов этого голосования. Если корпоративная политика возьмет верх, это будет катастрофой – иными словами, это означало, что нужно было сдержать натиск Майкла Хезелтайна. В этот момент я получила записку от Джона Уэйкхема, который срочно хотел со мной переговорить. По всей вероятности, ситуация была значительно хуже, чем он думал. Меня это ничуть не удивило. Едва ли она была лучше и учитывая мое нынешнее положение. Затем ненадолго зашел Джон Гаммер. Он произнес шаблонную фразу о готовности меня поддержать, в случае если я решу участвовать в гонке за лидерство, но как друг хотел меня предостеречь, что мне следовало бы уступить дорогу и открыть возможности Джону и Дугласу для выдвижения. После Джона Гаммера был Крис Паттен. Крис был деятелем левого толка. Поэтому я вряд ли могла пожаловаться, когда он сказал, что окажет поддержку, но меня ждет провал и все в том же духе. Но даже в мелодраматических повествованиях бывают светлые моменты, даже в «Макбете» есть сцена привратника. Так и у меня теперь состоялась короткая беседа с Аланом Кларком, заместителем министра обороны, любезным другом, заглянувшим ко мне, чтобы поддержать обнадеживающим советом, что мне нужно было бороться любой ценой. К сожалению, потом он начал спорить, что мне нужно идти до конца, даже несмотря на то что я была обречена на неуспех, так как лучше было выйти с блеском из славного поражения, чем тихо отойти от дел. Мне никогда особо не нравились вагнеровские концовки, так что проблеск хорошего настроения был недолгим. Но я была рада, что кто-то однозначно был на мой стороне даже в поражении. Тут внезапно появились Джон Уэйкхем и Кен Бейкер с плохими известиями. Джон сказал, что сейчас он сомневается, смогу ли получить поддержку кабинета министров. Это отвечало всему тому, что мне пришлось выслушать до этого. Также он добавил, что попробовал собрать избирательную команду, но даже этого у него не получилось. Я уже примирилась с мыслью, что иду в бой не с эскадроном летучих гусар, чтобы ждать от них беззаветной преданности своему главнокомандующему; но все же меня поразило отсутствие готовности у Тристана Гарел-Джонса и Ричарда Райдера стать помощниками Джона из-за неверия в успех моей кампании. Как в личном, так и в политическом отношении было тяжело принять то, что Ричард, прошедший все эти годы в правительстве вместе со мной как политический секретарь и получивший с моей незначительной помощью быстрое продвижение по служебной лестнице, мог удариться в дезертирство при первом же свисте картечи. Кен Бейкер перешел к докладу и сообщил, что положение ухудшилось с тех пор, как мы побеседовали утром. Он выявил 10–12 человек из числа членов кабинета министров, которые считали, что у меня не получится собрать голоса. А раз эти люди так думали, то одного энтузиазма было мало для того, чтобы выиграть битву. Но он все равно был убежден, что я должна продолжать борьбу. Но он поддержал предложение Тома Кинга о том, что мне нужно было дать обещание снять с себя полномочия после Рождества в случае победы. Смысл был в том, что так у меня была бы возможность повлиять на урегулирование кризиса в Персидском заливе. Принять это я не могла: к тому времени я утрачу авторитет и мне потребуются неимоверные силы для предстоящих сражений в Европейском сообществе. После ухода Джона и Кена зашел Норман Ламонт и выдал те же общие фразы. Ситуация, по его словам, была непоправимой. Все, чего мы смогли добиться в вопросах промышленности и Европы, будет поставлено под удар в случае победы Майкла Хезелтайна. Напрашивалась коронная реплика комика Робертсона Хэра «О, несчастие». Тут явился Джон Макгрегор и несколько запоздало принес известие о том, что я лишилась поддержки кабинета министров, и признался, что ему не представился подходящий момент, чтобы сказать это раньше. Том Кинг произнес стандартную фразу, хотя и с большей теплотой, чем большинство. В дополнение к сказанному он озвучил идею, продвигаемую Кеном Бейкером, что мне следовало бы внести предложение об уходе с поста, назначив конкретную дату в будущем. Я отклонила это, но была благодарна за возможность отвлечься от мрачных мыслей. Учитывая обстоятельства, для меня стал большим утешением визит Дэвида Уоддингтона, вошедшего в кабинет и устроившегося на диване. Передо мной сидел преданный, но, как я сразу поняла, подавленный горем друг. Дэвид сказал, что желает мне победы и поддерживает, но не может гарантировать перевес. Когда он выходил из моего кабинета, у него в глазах стояли слезы. Последней в очереди была встреча с Тони Ньютоном, который, хоть явно волновался, более или менее смог выдержать согласованную линию. У него не было надежды, что я могу выиграть кампанию и далее в том же духе. Теперь уже и у меня не оставалось никакой надежды. Снова зашел Джон Уэйкхем с уточненными сведениями относительно того, что уже сообщил раньше. Поддержка кабинета министров растаяла. Моего влияния не хватило даже для того, чтобы собрать эффективную избирательную команду. Все было кончено. Не хотелось глядеть на белый свет. Я могла бы пережить несогласие оппонентов и возможных противников и даже испытывала уважение к ним за это, но мне было нестерпимо тошно от дезертирства тех, кого я всегда считала друзьями и сторонниками, и от расплывчатых фраз, облекавших их предательство в форму доброго совета якобы из-за беспокойства о моей судьбе. Я продиктовала тезисное заявление о своей отставке, которое должно было быть оглашено не следующее утро на совещании кабинета министров. Но я сказала, что хочу вернуться в правительственную резиденцию, чтобы поговорить с Дэнисом, прежде чем принять окончательное решение. Я собиралась уходить, когда прибыл Норман Теббит в сопровождении Майкла Портильо. Майкл занимал кресло государственного министра по вопросам окружающей среды, и в его ведомстве находились вопросы местных органов управления и районного налога. Он, безусловно, являлся приверженным сторонником тех принципов, которые мы отстаивали. Он пытался убедить меня в том, что кабинет министров неверно истолковывал ситуацию, что меня ввели в заблуждение и что, начав решительную кампанию, можно было выравнять положение. Если б у людей из высшего света была хотя бы толика такого настроя, безусловно, все можно было бы исправить. Но его то как раз и не было. Затем в мой кабинет прибыла делегация еще одних лоялистов из числа членов партии, входивших в объединение «Группа-92»: Джордж Гардинер, Джон Таунэнд, Эдвард Ли, Крис Чоуп в сопровождении ряда других лиц. Они высказались приблизительно в том же духе, что и Майкл. Я была чрезвычайно признательна им за поддержку и теплые чувства и ответила, что подумаю о возможных шагах. После этого я наконец вернулась на Даунинг-стрит. Я прошла к себе в комнату, чтобы увидеть Дэниса. Мало что можно было сказать, но он меня утешил. Он до этого уже дал свой собственный вердикт – как оказалось, верный. Через несколько минут я спустилась в зал заседаний кабинета министров, чтобы приступить к работе над речью, с которой должна была выступать на следующий день во время дебатов по вотуму недоверия. Моя личная канцелярия уже подготовила черновую редакцию, разработанную под влиянием самых разных обстоятельств. Норман Теббит и – по той или иной причине – Джон Гаммер вызвались помочь и зашли в комнату. Это было прискорбное занятие. Мне то и дело приходилось смахивать набегавшую слезу, так как у меня щемило сердце от масштабов произошедшего. Мы засиделись допоздна и еще работали, когда вернулся Майкл Портильо с двумя партийцами, в ком была жива надежда: Майклом Форсайтом и Майклом Фэллоном. Им отказали в приеме, поскольку я была полностью погружена в работу по составлению речи. Но когда мне доложили, что их не приняли, я ответила, что конечно же готова встретиться с ними, и их пригласили прийти ко мне снова. Они прибыли около полуночи и тщетно пытались убедить меня, что еще не все потеряно. Перед тем как отправиться спать, я особо подчеркнула необходимость того, чтобы до истечения срока подачи заявок у Джона Мейджора были готовы собственные документы о выдвижении кандидатуры, если я действительно откажусь участвовать в выборах. Также я сказала, что хотела бы отложить до завтра решение о своей отставке, как я обычно поступала со всеми важными вопросами, прежде чем окончательно решить их. Утром, в 7.30 следующего дня – в четверг, 22 ноября, – я вызвала к телефону Эндрю Тернбулла и сообщила о том, что приняла окончательное решение подать в отставку. Личная канцелярия приступила к осуществлению плана, который был согласован для моего участия в аудиенции у королевы. Питер Моррисон позвонил Дугласу Хёрду и Джону Мейджору, чтобы проинформировать их о моем решении. Также были поставлены в известность Джон Уэйкхем и Кен Бейкер. Я откорректировала текст заявления для прессы, которое нужно было опубликовать в первой половине дня, провела получасовой брифинг с Бернардом, Чарльзом и Джоном касательно сессии вопросов парламентариев в палате общин, а затем около 9 часов спустилась в зал заседаний, чтобы провести последнее совещание кабинета министров в качестве председателя. Обычно в приемной зала заседаний министры стояли группами, препираясь и обмениваясь шутками. В этот раз здесь стояла тишина.