Автобиография - [107]

Я давно слышала, что у Н. В. есть аль->ом, наполненный только моим изображением: и фотографически, и акварелью, и просто карандашом. Я спросила, где этот альбом? Она ответила, что наследники взяли его; а осталось много бумаг. Я просила переслать их мне; она с удовольствием исполнила мое желание, и теперь у меня много стихов и прозы Ник. Вас. и П. С. Мочалова, весьма интересных. Может быть, мой сердечный порыв и как бы желание вызвать к себе Н. В. покажется предосудительным, но для оправдания я помешу здесь письмо его от 23 марта 1852 г.: «Как благодарить Вас, добрый друг мой (да простится и да будет дозволено мне так называть Вас), за милое и вполне дружеское письмо Ваше. По крайней мере десять раз я перечел его, и каждый раз воспоминание развивало мой свиток, и я видел ряд длинных, давно прошедших вечеров, проведенных мною в трехоконном домике на бульваре Рождественском. P. S. Кстати, Вы уехали из Москвы в четверг, в пятницу я случайно проехал мимо этого домика, и мне грустно было на него смотреть — три окна на улицу глядят холодно: они пусты, дом серенький, точно в трауре — запала проторенная мною Дорожка к нему. Намекнув на мои седины, Вы дали право мне на откровенность: да… я любил Вас… В воскресенье в 8 часов вечера я благополучно прибыл в свою деревню и залег в ней, как медведь в берлоге. Что же я? — спросите Вы меня, — и вот ответ. Жизнь моя разделена на две половины; одна из них светлая и радостная, точно роскошная долина Италии, вся осыпанная золотыми лучами сол^ нца и цветами, в ней везде жизнь, говор, движение, в ней наслаждение и счастие. Другая половина бесцветная однообразная степь Сибири, вся занесенная снегом, — тут везде грусть, скука, омертвение! Первая — жизнь мечты, в которой я царь, где все мне повинуется, жизнь духа, которая существует только в мыслях; другая жизнь вещественная, вседневная, обыденная, меркантильная, в которой я раб, — жизнь тела! Да, друг мой, да! Я живу мечтами, часто несбыточными, но зато прекрасными! И когда, наскучив пошлой прозой вещественной жизни, я убегаю из нее на минуту в мир фантазии, я горд и радостен, я с презрением готов сказать людям: «a vous la terre, a moi le ciel»[48]. Да и сказать правду, чем бы были мы без мечты, куском ростбифа, каким-то существом немного поблагороднее устрицы. Что за жизнь! Страшно подумать о такой жизни. Вот плод первой половины моей жизни.

Когда падучею звездою Любовь былая промелькнет — Тогда могильной пеленою Тоска мне душу обовьет. Тогда невольно вспоминаешь, Что ты, любовь, мелькала мне: Зачем же скоро исчезаешь Ты, как росинка на траве. Давно ль младенческой душою Я верил в счастье и в людей… Давно ль с надеждой и тоскою Как Божеству молился ей. Но все исчезло — улетело, Как дым на небе голубом, А сердце пылкое истлело В страстей пожаре огневом. О Бога ради! не смущайте Самозабвения покой И для потехи не играйте Моей безумною душой.

Не правда ли? Что стихи эти походят более на фантасмагорию больного воображения, чем на стихи…

Жму крепко Вашу руку с просьбою не забывать человека душою Вам преданного и вполне Вас любящего.

Н. Беклемишев.

Через неделю наступит праздник Воскресения Христова— и по христианскому обычаю, говорю Вам заочно: Христос Воскрес!

Твоих морщин не замечаю… Моих седин не примечай. Тебя любить я обещаю — Меня хоть помнить обещай.

В этом отношении я нищий — доволен и куском хлеба».

Я пишу эти строки в 1896 году, ноября 19-го. Мне 82-й год, и как истинно, что душа не старится, я чувствую румянец молодости на щеках моих и благодарю Бога, что могла внушить такую чистую, святую любовь. Может быть, другим и надоест читать эти старые бредни, но я не могу отказать себе в удовольствии поместить еще три маленькие записочки, более никогда и ничего не было.

2) «1852 г., апрель. В те дни, когда я платил дань безумной молодости, в те дни, когда пьяный и от любви и от вина писал стихи вроде:

Я заклеймлю тебя позором, Тебя от света оторву…

В те дни — страшно вымолвить — я забывал Бога; в один из тех дней Вы явились как ангел Божий с символом спасения, с образом Богоматери, и с тех пор образ со мною неразлучен, он всегда и везде со мною; даже в ту минуту, когда Владыке угодно будет позвать раба своего на суд — образ будет на мне, потому что, умирая, у меня будет одна просьба к присносущим — положить его со мною в могилу. Благоволите, добрый друг мой, выслать мне ленточку, во-первых, потому что ленточка совсем обветшала, во-вторых, почему-то мне сдается, что это Ваша обязанность, Ваш долг. Вчера я получил Ваше письмо — и как кстати: вчера было 5 апреля, день моего рождения; спасибо за письмо, от души спасибо. Жму крепко Вашу руку с уверенностью, что из сердца Вашего ничто меня не изженет. Н. Беклемишев. Каково самолюбие-то? Еще камнем год упал на плечи, еще год прожит и без пользы и без сознания, что жизнь есть лучший дар, данный Богом человеку».

3) «22 июня 52 года. Вы угадали, добрый друг мой, Прасковья Ивановна, что болезнь была причиной моего молчания:

Простуда, яростью пылая, В меня впилася точно шмель, И я, 17 дней страдая… Не покидал свою постель.