Австро-прусская война, 1866 год - [2]

В 1757 г. смелый подход к неприятелю в разрозненных массах, по горным дефиле; в 1866 г. то же самое радикальное отступление от совета теории — не назначать пункта сосредоточения там, где нас может предупредить противник — и тот же успех этого блистательного по своей дерзости маневра.

Погром 1806 г. должен был, по-видимому, окончательно подорвать только что начинавшую усиливаться Пруссию; на деле же он принес ей энергическое пробуждение национального инстинкта, народную армию, обязательную для всех сословий государства военную повинность, освобождение крестьян, нравственный авторитет в Германии, в качестве государства, восставшего в ней первым против наполеоновского ига, и, в заключение, значительное территориальное расширена.

Войны начала нынешнего столетия привели и к другому, весьма важному для Пруссии, последствию: подняв ее авторитет в германском мире, они в то же время уронили авторитет Австрии; двуличное поведение последней в 1813 и 1814 гг. осязательно для всякого немца показало, в какой мере можно рассчитывать на нее, как на надежную представительницу германских интересов. А между тем, по венскому трактату, Австрия осталась официальной представительницей германских интересов, не имея прозорливости добровольно и заблаговременно отказаться от того, чего не была в состоянии за собою удержать. Нетрудно представить себе тот склад отношений, который должен был, вследствие этого, возникнуть между нею и Пруссиею. Он не замедлил обнаружиться при первых взрывах, бывших следствием реакции, которая налегла на Европу с низложением Наполеона.

Впрочем, прежде нежели дошло до открытой вражды, Пруссия делала попытки, и небезуспешно, утвердить мирным путем нравственный свой авторитет. К числу мер, наиболее к тому способствовавших, конечно, должно отнести таможенный союз. Но все подобные меры по необходимости должны были вести, в одно и то же время, и к расширению прав народа, и к стеснению прерогативов германских владетелей. Понятно после этого, что если Пруссия выигрывала в народном расположении, то вместе с тем она должна была возбуждать антипатию к себе в германских властителях. Эти последние душой и сердцем лежали к Австрии, которая по собственному своему составу видела спасение только в строгом консерватизме, а следовательно, должна была поддерживать его и в сопредельных землях.

События 1848 и 1849 гг., казалось, должны были утвердить наконец гегемонию Пруссии в Германии; но это не состоялось. Пришлось ожидать нового случая; но за ним дело никогда не станет, если народ чувствует себя призванным достигнуть известной цели. События последних десяти лет еще более утвердили в Пруссии веру в то, что призвание ее — объединение Германии. Принцип национальностей, провозглашенный в Италии, при содействии Наполеона III, был достаточным поводом к тому, чтобы сделать попытку применения его и к Германии, тем более что мечта о немецком единстве бродит уже давно. Недоставало только человека, который был бы в состоянии провести ее в жизнь. Этот человек явился в лице графа Бисмарка, назначенного первым министром ныне царствующего прусского короля, в сентябре 1862 г.

Идея германского единства имеет в графе Бисмарке давнишнего и настойчивого адепта: знавшие этого замечательного человека прежде утверждают, что он проводил ее совершенно открыто задолго до того времени, когда стал в положение перейти к практической попытке ее осуществления. Железная настойчивость, способность не останавливаться ни перед чем на пути к поставленной цели и такая дипломатическая ловкость, несмотря на резкость тона, в которой он в настоящую минуту едва ли имеет себе равного, — вот отличительные черты характера Бисмарка. Ему все служит для достижения цели: и принцип национальностей, несмотря на то, что он революционный; и крайний консерватизм прусской дворянской партии, опираясь на который Бисмарк проводит вопросы высшего государственного интереса, непостижимые, положим, и для благонамеренного, но близорукого либерализма нижней палаты; и хитрость французских государственных людей, попадающих в собственные сети; и продажность французской прессы, и, наконец, революционная партия венгерской эмиграции. Из этого уже видно, что непопулярность его, как крайнего абсолютиста и консерватора, едва ли верна. Консерваторского не много во всем том, на что указано выше. Вероятнее предположить, что это человек, который в данную минуту пользуется тем орудием, которое ему пригодное для достижения цели. Он не из тех людей, которые служат партиям, но из тех, которые их употребляют. Бывшую непопулярность его, сколько мне кажется, скорее следует приписать не тому, что он проводил, а манере, с которой проводил. Отвечал он своим противникам почти всегда саркастически и не останавливался при этом ни перед какими резкостями. Он не спорит, не возражает; он бьет словом, и вдобавок бьет не убивая, а только дразня. В подтверждение этого укажу на тот случай, как он применил однажды к палате депутатов закон о дерзости слуг против господ, и на депешу по адресу Австрии перед войной, о которой буду еще говорить и в которой он заявляет, что Австрия желает войны, чтобы или поправить финансы прусскими контрибуциями, или же извинить банкротство неудачей войны.