Австрийский моряк - [111]

Январь принес волну забастовок, поскольку опять сократили хлебный паек. Потом в начале февраля взбунтовались моряки в Каттаро, они больше не могли выносить скуку и отвратительное питание на борту своих стальных тюрем, стоящих на якоре в заливе Теодо. Тем не менее, как ни странно, общее настроение мрачной безысходности крайне медленно просачивалось на передовую. В замороженных траншеях Альп и на артиллерийских позициях в болотах Венето оборванная, голодная и не обеспеченная боеприпасами, наша большая и пестрая армия почему-то еще держалась.

И мы, моряки-подводники, еще выходили в море, подвергаясь опасности нарваться на мины и глубинные бомбы ради умирающей империи. Но несмотря на это, наша задача весной 1918 года не стала легче, потому что, в конце концов, союзники стали конвоировать все торговые суда. Это может показаться не особо важным, но, уверяю вас как очевидец, что это стало сокрушительным ударом по атакам подводного флота; поразительно, что англичанам не пришло в голову такое очевидное решение раньше. Прежде нам следовало лишь пройти через пролив Отранто - отнюдь не сложная задача, а затем проложить путь в центральную часть Средиземного моря. Потом выбрать судоходные маршруты: из Мальты в Салоники, из Порт-Саида в Салоники или самый многообещающий из всех - Гибралтар-Суэц. Далее оставалось лишь ходить зигзагами, пока не заметим дым, который в девяти случаях из десяти являлся признаком безоружного, ни о чем не подозревающего торгового судна без сопровождения.

Конвои сильно усложнили нам жизнь. Мы видели море только в радиусе двенадцати миль, и вероятность заметить конвой была не намного выше, чем увидеть одиночное судно. Неделями мы бесплодно бороздили пустое море. Если же всё-таки встречали конвой и выходили на позицию атаки, её результаты обычно оценивались от неутешительного до пугающего. Мы не могли подняться на поверхность и воспользоваться пушкой, лишь выпустить две торпеды и только, поскольку к тому времени, пока мы перезаряжали аппараты, конвой проносился мимо. Второго шанса атаковать не выпадало: в любом случае, едва заметив следы торпеды, корабли эскорта набрасывались на нас как стервятники на добычу.

Привычным делом стало, что нас часами забрасывали глубинными бомбами. Даже страшно было смотреть в перископ: плотная стена торговых судов камуфляжной окраски - по три в ряд, как армия гнева Господнего, с эсминцами и снующими туда-сюда сторожевыми кораблями на флангах.

Кроме того, теперь приходилось считаться и с наличием радиопередатчиков. Если в 1916-м ими оснащались лишь немногие торговые суда, то сейчас, похоже, передатчики стояли на всех, и не какое-то коротковолновое старьё, а настоящие радиотелефоны. Так что, как только нас замечали с одного корабля, эфир тут же наполнялся сообщениями — мы называли их «Hallo-Meldungen» — с указанием нашего местоположения и предупреждением всем остальным держаться подальше. Каждую ночь мы угрюмо сидели перед радиоприёмником, слушая голоса ливерпульцев, шотландцев и кокни, обменивающихся последними данными о местоположении «этой проклятой фрицевской подлодки».

В январе U26 потопила большой грузовой пароход, приблизительно шесть тысяч тонн, который отбился от конвоя к северу от Дерны. В феврале мы торпедировали нефтяной танкер в конвое к югу от Крита; потом в марте подбили пароход приблизительно в две тысячи тонн водоизмещением к востоку от Мальты — снова отставший от конвоя. Ни в одном из этих случаев мы даже не могли надолго остаться и убедиться, что они потонули.

Всё это само по себе выглядело весьма удручающе, но когда, вернувшись в Каттаро, мы сравнивали отчёты — свои и наших германских союзников — то видели, что даже им, на гораздо более крупных и быстрых подлодках, становилось всё труднее топить корабли. Никто особенно не рассуждал на эту тему, но незаметно и постепенно начинало закрадываться подозрение, что мы проиграли войну. Газеты твердили, что Британия и Франция находятся на грани краха, что действия подлодок перекрыли пути снабжения из Америки. Но наши глаза говорили иное — каждый раз, когда мы топили судно, мои матросы ныряли в воду, спасая американский бекон и мешки с канадской мукой, чтобы потом разделить их и отправить домой, голодающим семьям. Казалось, стоило нам затопить одно судно, его место тут же занимали два других.

Блокада и бесконечный дефицит — а скорее полное отсутствие чего бы то ни было — не только сделали жизнь голодной и несчастной, они даже стали влиять на нашу боеспособность. Провода в рации делались из алюминиевой обмотки в прорезиненной бумаге, а изолировались они фарфоровыми кнопками; клапаны, которые когда-то делали из меди, теперь отливали из ужасного сероватого сплава, во влажном, пропитанном солью воздухе он вскоре покрылся белым налетом, а затем становился до того хрупким, что внезапно ломался в руках оператора; резиновые уплотнения заменили липким черным составом под названием «военная резина», сделанным из мешковины, пропитанной смолой и ещё бог знает какой дрянью.

Уплотнение люка боевой рубки заменили таким суррогатом непосредственно перед тем, как мы отправились в рейд в середине марта 1918-го. Меня это не радовало; и ещё меньше обрадовало, когда при возвращении через пролив Отранто мы всплыли и, открыв люк, обнаружили, что уплотнение прилипло к нему и разорвалось пополам. Лодка лишилась водонепроницаемости, мы больше не могли погружаться. Результатом стало непрекращающееся сражение большую часть ночи, поскольку U26 шла через проливы в надводном положении. Около трех часов ночи мы с расстояния около восьмисот метров вступили в перестрелку с двумя паровыми траулерами. Ситуация на грани - снаряды рвались прямо над нами, когда мы пытались проскочить мимо.