Австралоиды живут в Индии - [12]

В раскрытые окна врывается теплый ветер и мелькают дома и придорожные деревья. Немного жутковато, в этот момент он считает себя самым везучим человеком на свете. Он, городской янади, знает, что тысячи его соплеменников до сих пор не держали монеты в руках, не ездили в автобусе, ни в поезде, ни на телеге. И жизнь ему кажется в этот момент счастливой и удивительной. Из этого счастливого забытья янади нередко выводит пинок контролера, обнаружившего, что билет странного пассажира давно уже кончился. Не возражая и не споря янади покидает вагон и бодро шагает по шпалам — опять в город. Обратный путь может занять и два и три дня. Семья терпеливо ждет отсутствующего кормильца, не высказывая при этом ни беспокойства, ни волнения. Съестные припасы, которые он наконец приносит, уничтожаются немедленно при общем ликовании всех домочадцев. А когда наступает завтра и в хижине не обнаруживается ни горстки риса, янади вновь отправляется на работу. В работе он проявляет творческое начало, которое средний горожанин считает недопустимой роскошью. Янади не возьмется за любую работу. Он выберет ту, что ему по душе. Если ему нравится быть садовником и ухаживать за цветами, он не станет подметальщиком. Если ему интересно крутить педали велорикши, он не наймется батраком к соседнему помещику. Но город и окрестные деревни не в состоянии удовлетворить индивидуальные запросы янади в работе. Тогда янади будет голодать, но не возьмется за труд, который ему не интересен. Где-то в глубине своей души он всегда остается бескорыстным свободным художником. И это тоже не нравится городу.

Крестьяне соседних деревень удивляются, как можно пренебрегать акром земли и парой буйволов, которые правительство предоставило янади в некоторых колониях хариджан. Как можно так легко терять такую собственность! Но янади не привык ни к собственности, ни к обработке земли. Он пока, как это ни поразительно, остается еще охотником и собирателем. Традиции предков продолжают жить, и их инерция еще велика.

Мой неллурский друг Рагавия, много лет занимавшийся благотворительной работой среди янади, как-то сказал мне:

— Ведь надо понять одно, что обеспеченное жилье, надежное занятие и беспокойство о завтрашнем дне — вещи, о которых янади не думали миллионы лет.

— «Миллионы лет» — это сильно сказано, — возразила я. — Первые миллионы лет об этом никто не думал.

— Ну хорошо, — поправился Рагавия, — по крайней мере они об этом не думали последние две тысячи лет. А впрочем, понаблюдайте за ними сами. И особенно в городе. Это будет интересно.

И я стала наблюдать. Отличить янади в городской толпе было нетрудно. Их сухощавые фигуры с набедренными повязками грациозно и ловко лавировали в густом людском потоке. И в этой их грации было что-то от змеи. Они проскальзывали между горожанами, никого не толкая и не задевая. Иногда толкали их, но они легко отступали в сторону, и на лицах их появлялась улыбка извинения. Когда они выбирались из толпы, то опускали головы и пристально смотрели в землю. Сначала я не могла понять, что с ними происходит. Не могли же все янади находиться в состоянии печали и не могли все сразу поднять голову.

― Послушай, — сказала я одному из них, — почему ты идешь с опущенной головой? У тебя что-нибудь случилось?

― Нет, ― оторопело посмотрел он на меня. — Я ищу.

― Что же здесь можно искать? — удивилась я.

― Все, ― лаконично ответил он. — Здесь все можно искать.

Значит, и в городе инстинкт собирателя не покидает янади. Он идет по асфальтовым тротуарам, как по джунглям, и видит на этих тротуарах много больше, чем обычный горожанин. Его острые глаза лесного жителя замечают оброненную случайно вещь, и след, оставленный в пыли, и направление ветра, поднимающего бумажный сор. Город, так же как и джунгли, рассказывает ему о многом. И он отлично запоминает этот рассказ. Поэтому полицейский инспектор, ведущий трудное расследование, нередко прибегает к помощи янади. Только янади способен точно восстановить ход событий и обстановку. Но когда он рассказывает, его нельзя перебивать, а тем более задавать наводящие вопросы, ибо с последними янади немедленно начинает соглашаться. Ему надо дать возможность спокойно высказаться. В своем рассказе он не упустит ни одной детали, а сам рассказ будет, логичен и последователен. Единственно, что нужно янади от слушающего его человека, — это сочувствие к рассказчику и интерес к происходящим событиям. Поэтому янади будет смотреть вам в лицо и искать в ваших глазах понимание. А если вы еще подбодрите его восклицанием «хну!», что для янади равносильно нетерпеливому «что же случилось дальше?», тогда все будет хорошо.

Янади Венкатасвами однажды помогал полицейскому инспектору. Другой на месте янади сказал бы просто: ко мне пришел полицейский инспектор. Но это другой, а не янади. Для Венкатасвами короткая фраза «Ко мне пришел полицейский инспектор» была наполнена самими разнообразными событиями, умолчать о которых значило ничего не сказать. Поэтому эта фраза в устах расказчика-янади выглядела так:

Это было давно, когда моя жена была беременна старшим сыном. Я сторожил снопы падди в поле Аччи Редди всю предыдущую ночь. На следующее утро я пошел к нему и сказал, что падди можно увозить с поля. Он сказал, что я могу позавтракать холодным рисом. Служанка Субби вынесла мне во двор миску риса. Я сел под лимонным деревом и наелся. Потом Редди попросил Субби дать мне табака, и женщина, которая хорошо мне улыбалась, принесла мне много табака. Я вернулся домой и спал целый день. Моя жена разбудила меня и позвала обедать. Я не встал, и она ворчала. Я проснулся на закате солнца и поел риса с рыбным карри. И опять пошел спать. Моя женщина ворчала и ругала Редди и его рисовое поле. Я проснулся, когда закричал петух, выглянул в дверь и увидел, что светлеет. Я вышел наружу, справил нужду, потом вернулся к хижине и сел перед ней. Потом я заметил, что два человека идут к моей хижине. Одного я узнал, это был староста деревни. Другой был чужой. Он был средних лет с густыми усами и шрамом на левой щеке. Оба подошли к моей хижине. Я встал, и чужой спросил: «Ты Венкатасвами?» «Да», — ответил я. Тогда человек со шрамом заглянул в хижину и велел моей женщине выйти наружу. Она дрожа вышла.