Австралийский робинзон - [7]

Три дня я не ел и не пил, если не считать нескольких пригоршней воды, которые иногда находил в глиняных ямах. Когда я ложился, надеясь заснуть, меня преследовали те же адские звуки, и мой рассудок, не имевший покоя ни на миг, помутился. Думаю, при подобных обстоятельствах даже самый сильный человек не выдержал бы.

Так я продолжал блуждать, питаясь, когда мне везло, сочными кореньями и ягодами, пока не набрел на большое озеро, изобиловавшее дикими утками, гусями, лебедями и другими птицами. Из озера вытекала речка, несшая свои воды, по-видимому, к морю. Я тут же решил идти по ее течению. Достигнув устья, я увидел тот самый скалистый островок, на котором обитали котики или морские слоны; признаться, я испытал огромное облегчение, когда понял, что снова очутился недалеко от того места, где меня оставили австралийцы. Вскоре я и в самом деле дошел до хижин из дерна — местность ведь была мне уже немного знакома, — свалился как подкошенный и, несмотря на муки голода, тут же заснул.

Утром я, к своей великой радости, нашел немного таких же ягод, какие мне принесли в тростниковой корзине австралийцы, и устроил роскошный пир, а на следующий день отправился к моему шалашу на побережье. Здесь я прожил, очевидно, много месяцев — сколько именно, не могу сказать, — питаясь, как прежде, дарами моря; но со временем они стали попадаться реже — а может, это мне только казалось, — и я все чаще начал задумываться над своим плачевным положением.

Платье мое превратилось в клочья, ботинки износились, здоровье было подточено лишениями, а дух сломлен настолько, что я решил вернуться обратно на корабль — если он еще стоит в заливе — и присоединиться к своим товарищам. Быстро надвигалась зима, погода стала очень холодной и ветреной. Мне с каждым днем было труднее искать между скалами моллюсков, которых по той или иной причине становилось все меньше. И вот я распрощался с моей обителью и двинулся в обратный путь.

Однажды к вечеру дорогу, к моему ужасу, преградил утес, выступавший далеко в море. Наступил прилив, вода быстро прибывала. Мне не оставалось ничего иного, как вскарабкаться на скалу. С трудом взобрался я наверх и обнаружил большую пещеру. Я залез в нее. У меня уже несколько дней не было огня, и питаться мне снова приходилось сырыми моллюсками, которых я подбирал по пути. Только я приступил к своей скудной трапезе, как вдруг обнаружил, что занял жилище обитателей морских глубин, которые могли попасть к себе домой лишь во время прилива. Я пришел в ужас и никак не мог решить, что же мне делать: было уже почти совсем темно, животные плескались чуть ли не у самого входа, покинуть мое убежище — значило почти наверняка погибнуть в пучине. В этот момент я случайно задел ногой камень, он с шумом покатился, животные испугались и, налезая друг на друга, бросились прочь, оставив меня полновластным хозяином пещеры. Тут я провел остаток ночи, а утром побрел дальше[15]. Ослабев от перенесенных невзгод, я мог делать только небольшие переходы; ночи стали очень холодными, и порой силы и мужество совсем покидали меня. Несколько дней спустя я дошел до реки, которую местные жители называют Дуангоун, и в кустах устроил себе убежище.

Утром я увидел холмик, из которого торчал кусок копья, и догадался, что это могила. Копье я вытащил и взял с собой, чтобы опираться на него при ходьбе.

Через сутки я вышел к реке Карааф. Я был настолько изнурен, что с трудом преодолел сильное течение этой многоводной реки и при этом едва не погиб. Кое-как перебравшись на противоположный берег, я на четвереньках дополз до кустарника и улегся там, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой, изнемогая от холода и голода. Помню, что я уже не надеялся дожить до утра и горько сожалел о своем опрометчивом поступке, из-за которого попал в беду. Долго я проникновенно молился богу, умоляя его смилостивиться надо мной и не оставлять без помощи и поддержки. Всю ночь страшно выли дикие собаки, словно в ожидании, когда, наконец, они смогут полакомиться моими останками. Я боялся, как бы они не напали, не дожидаясь моей смерти.

На рассвете я опять побрел, стараясь отыскать что-нибудь съедобное, и в конце концов дошел до места, которое австралийцы называют Маамарт. Здесь находится озеро или большая лагуна, окруженная густым кустарником и лесом. Я принялся искать смолу, о которой уже говорил выше, и за этим-то занятием меня застали две местные жительницы. Они долго наблюдали за мной из укрытия, а когда я в полном изнеможении рухнул на землю у подножия большого дерева, они, видя меня в столь беспомощном состоянии, кинулись к своим соплеменникам с известием, что видели большого белого человека. Австралийцы не замедлили явиться к указанному женщинами месту, где и застигли меня врасплох. Схватив мои руки, они принялись бить в грудь попеременно себя и меня, как это делали первые мои знакомые. Затем они помогли мне подняться на ноги и знаками показали, что понимают, как я голоден.

Женщины поддерживали меня под руки, мужчины издавали отвратительные вопли и рвали на себе волосы. Когда мы дошли до хижин, австралийцы вынесли нечто вроде, ведра из сухой коры с кашицей из смолы. Я с жадностью накинулся на еду.