Аврора Флойд - [10]

Между гостями, приехавшими позже всех на бал мистера Флойда, находились два офицера из Виндзора, приехавшие в фаэтоне. Старший, правивший экипажем, был очень недоволен и несносен дорогой.

— Если бы и имел хоть малейшее понятие о расстоянии, Мольдон, — сказал он, — я не согласился бы терзать моих лошадей для такого пошлого общества.

— Это не пошлое общество, — с пылкостью отвечал молодой человек. — Арчибальд Флойд — отличный человек, а его дочь…

— Разумеется, божество, с пятьюдесятью тысячами приданого, которое, без сомнения, все будет укреплено за нею, если ей позволят выйти за такого нищего негодяя, каков Фрэнсис Люис Мольдон, гусарский офицер в службе ее величества. Я, впрочем, не намерен вам мешать, мой милый. Отправляйтесь и побеждайте и я благословлю ваши добродетельные усилия. Я представляю себе юную шотландку — с рыжими волосами (разумеется, вы назовете их каштановыми), с огромными ногами и в веснушках!

— Аврора Флойд с рыжими волосами и в веснушках!

Молодой офицер громко расхохотался.

— Вы увидите ее через четверть часа, Бёльстрод, — сказал он.

Тольбот Бёльстрод, гусарский капитан, согласился отвезти своего товарища из Виндзора в Бекингэм и нарядиться в мундир для того, чтобы украсить праздник в Фельдене, отчасти потому, что, дожив до тридцати двух лет, он испытал все сильные ощущения и удовольствия в жизни; и хотя имел очень хорошее состояние, но был так утомлен и собою и светом, что равнодушно позволял своим друзьям и товарищам управлять собою. Он был старший сын богатого корнваллийского баронета, предок которого получил свой титул прямо из рук шотландского короля Иакова, когда баронетство впервые вошло в моду; этот же самый счастливый предок был близкий родственник благородного несчастного и оскорбленного джентльмена по имени Уальтера Рали, с которым тот же самый шотландский король Иаков обошелся не совсем хорошо. А из всех родов гордости, когда-либо одушевлявших человечество, гордость самая сильная принадлежит корнваллийцам; а фамилия Бёльстрод была самая гордая во всем Корнваллисе. Тольбот был истый сын этого надменного дома; с раннего младенчества он был самым гордым из всех людей на свете.

Эта гордость была спасительной силою в его удачной карьере. Другие люди могли бы споткнуться на этом гладком пути, который богатство и знатность сделали столь приятным; но не Тольбот Бёльстрод. Пороки и сумасбродство в Бёльстроде оставили бы пятно на до сих пор незапятнанном гербе, которого не изгладили бы ни время, ни слезы. Эта гордость происхождения, совершенно не относившаяся к гордости богатства или знатности, имела благородную и рыцарскую сторону, и Тольбот Бёльстрод был любим многими выскочками, которых оскорбили бы более низкие люди. В обыкновенных жизненных делах он был так смирен, как женщина или дитя; только когда честь была задета, спящий дракон — гордость, оберегавший золотые яблоки его юности, чистоту, честность и правдивость, просыпался и вызывал врага.

Тридцати двух лет он был еще холост, не потому, чтобы он никогда не любил, но потому, что никогда не встречал женщины, которой безукоризненная чистота души позволяла бы в его глазах сделаться матерью благородного рода и воспитывать сыновей, которые сделали бы честь имени Бёльстрод. Его выбор отыскивал в женщинах более чем обыкновенные женские добродетели; он требовал тех великих и царственных качеств, которые реже всего встречаются в женщине. Безбоязненную правдивость, чувство чести, столь же сильное, как и его собственное, благородство намерений, отсутствие эгоизма, душу, незапятнанную мелочными низостями ежедневной жизни — все это он искал в любимом существе; и при первом трепете волнения, которое возбуждала в нем пара прелестных глаз, он начинал разбирать владетельницу их и отыскивать пятнышки на блестящей одежде ее девственности.

Он женился бы на дочери нищего, если бы она осуществляла его почти невозможный идеал; он отвергнул бы особу королевского происхождения, если бы она хоть на десятую долю не приближалась к этому идеалу.

Женщины боялись Тольбота Бёльстрода; пронырливых матушек устрашал холодный блеск его проницательных серых глаз; дочери-невесты краснели, дрожали и чувствовали, что все их милое жеманство пропадало при спокойном взгляде этого молодого офицера; сначала хорошенькие кокетки боялись его, потом начали избегать и ненавидеть и не ловили уже Бёльстродского замка и бёльстродского богатства в супружеские сети. Тридцати двух лет Тольбот прохаживался безопасно среди тенет и сетей Бельгрэвии, полагаясь на утвердившееся мнение, что капитан Бёльстрод не был годен в женихи. Это мнение, может статься, укоренилось тем обстоятельством, что корнваллиец вовсе не был тем невеждой-щеголем, единственные дарования которого состоят в искусстве причесывать себе волосы, вощить усы, курить трубку, тем щеголем, который сделался типом военного в мирное время.

Тольбот Бёльстрод любил ученые занятия; он не курил, не пил, не играл в карты. Только раз в жизни был он на дербийских скачках, и в этот единственный раз спокойно отошел в сторону, между тем как начался великий бег и бледные лица женщин устремились на роковой угол, а мужчинам сделалось дурно от страха, беспокойства и неизвестности. Он никогда не бывал на охоте, хотя ездил верхом прекрасно. Дрался на шпагах он отлично и был одним из любимых учеников мистера Анджело; но никогда в жизни не держал в руках бильярдного кия, не дотрагивался до карт с самого детства, когда играл в вист с отцом, с матерью и приходским пастором в южной гостиной Бёльстродского замка. Он имел особенное отвращение ко всем карточным играм, считая недостойным занятием для джентльмена жалкое ремесло шулеров. Комнаты его содержались так опрятно, как женские. Ящики с математическими инструментами занимали место сигарочниц; гравюры с картин Рафаэля украшали стены вместо французских гравюр и акварельных спортсментских рисунков.