Аврелия - [4]

— А я бы хотел, чтобы мое жилище было из стекла, чтобы каждый видел то, что там происходит.

Это было, следовательно, одним из самых удобных мест для наблюдений, а так как интересующему нас человеку приходилось их делать много, то он должен был помнить эти слова Друза и проверить, исполнил ли зодчий его пожелания.

После принятия мер предосторожности, окинув взором пространство, лежавшее направо и налево от него, впереди и позади, и найдя положение благоприятным, — при полной тишине незнакомец быстро перешел небольшую круглую площадь перед домом, приблизился к двери, позвонил робко в звонок и обратился к рабу-привратнику, который пришел отворить ее:

— Привет Палестриону, будущему вольноотпущеннику божественной Аврелии!

— Увы, господин, — ответил тот, низко поклонившись, — да услышит тебя Юпитер! Уже много раз ты подаешь слова надежды, но я не замечаю, чтобы мои цепи ослабевали и звенья их разбивались!

И несчастный показал свои две ноги, тесно заключенные в двойной железный обруч, прикрепленный к длинной цепи, концы которой были прикованы к стене.

— Ты напрасно, Палестрион, — возразил незнакомец, — сомневаешься в моих словах: каждый раз, как ты меня видишь, я разбиваю одно из звеньев, которые ты мне показываешь! Я даю тебе золото, средство купить себе свободу… И до сего времени я не забыл еще, что должен принять участие в несчастном Палестрионе. Возьми: вот два золотых, которые тебе принадлежат.

В то же самое время он положил в руку Палестриона две золотые монеты, которые этот последний скрыл с замечательным проворством в складках своей туники.

— Но, господин, — заметил раб, — у тебя есть причины принимать такое участие во мне, бедняге, о котором никто не думает!.. Признаюсь, что я весьма беспокоюсь, так как в этом доме, после того как ты приходил сюда, произошло нечто необыкновенное.

— А, что же, Палестрион?… Что случилось?

— Нужно тебе сказать, господин, что наша госпожа, божественная Аврелия, вообще нежестока по отношению к рабам. Очень редко она подвергала нас наказаниям. Она очень любила рабыню Дориду… Разве ты ее знал, господин? — спросил Палестрион, прервав свою речь, так как заметил, что при этом имени незнакомец вздрогнул.

— Почему ты интересуешься, знал ли я ее? — вопросом ответил незнакомец, спеша уничтожить на своем лице выражение удивления, обратившее на себя внимание раба. — Продолжай.

— Итак, господин, эта Дорида, одевавшая обыкновенно божественную Аврелию, по повелению нашей госпожи была раздета донага, подвешена за волосы посреди атриума и там в присутствии всех домашних и рабов была так жестока наказана розгами, что скоро испустила дух на наших глазах в жестоких мучениях.

— За что же такая пытка? — спросил незнакомец с безучастием, которое рассеяло всякие подозрения в уме Палестриона.

— О, божественная Аврелия очень огорчена смертью своей рабыни; она сказала, что заменить ее нелегко. Говорят, что она даже много пролила слез по ней, но сегодня еще утром нам повторили, что она поступит таким же образом с каждым членом семьи, который, как Дорида, откроет домашние тайны Марку Регулу. Но… господин, что с тобой?

Немало усилий потребовалось незнакомцу для восстановления в своей наружности того спокойствия, которое было глубоко потрясено. Тем не менее он достиг этого и мог ответить:

— Ничего, Палестрион… Судьба Дориды вызывает сочувствие, и я не мог удержаться, чтобы не вздохнуть… Но этот Марк Регул ужасен!

— Говорят, это величайший негодяй, какой существует только в Риме, и я подумал, что наказанию Дориды мог бы и я подвергнуться, если бы… по несчастью… тот, кого я не знал и который приходит расспрашивать меня, был…

— Благодарю, Палестрион, за сравнение, которым ты удостоил меня!.. Но благодаря богам мои вопросы не заключают в себе ничего, что могло бы сделать тебе неприятность и заставить тебя бояться наказания.

— Это правда, господин! Ты, надеюсь, простишь бедному рабу, который дрожит и не хочет тебя обидеть… так как ты не Марк Регул, не правда ли?… А впрочем, я посмотрю, могу ли я отвечать на твои расспросы.

— Они будут совершенно просты и полны расположения к благородному дому твоей августейшей госпожи… Наша великая весталка, знаменитейшая Корнелия, чувствует себя лучше? В состоянии ли она вновь возложить на себя свои высокие и светлые обязанности?

— Нет, господин, здоровье великой весталки плохо. Божественная Аврелия, несмотря на свои заботы, не могла добиться того, чтобы она забыла наказание, которому подверг ее Гельвеций Агриппа, главный жрец, и мысль об этом позоре замедляет, говорят, ее выздоровление.

— А твоя госпожа, божественная Аврелия, принимает Метелла Целера?

Этот вопрос показался Палестриону опасным, и он не дал никакого ответа. На его лицо легла тень подозрительности, которую незнакомец поспешил развеять, прибавив равнодушно:

— Я ошибаюсь, не о Метелле Целере я хочу говорить, но о Флавии Клименте и о об обеих Флавиях Домициллах. Мне сказали, что твоя госпожа перестала видеться с ними. Правда ли это? Ведь они близкие родственники?

— О да, но есть причины.

— Должно быть, важные?

— Утверждают, что Флавий Климент и обе Флавии… как бы выразиться?… Ах да… они заодно с евреями у Капенских ворот.