Авраам Линкольн. Его жизнь и общественная деятельность - [19]

В дождливый и темный вечер 16 октября Джон Браун собрал на ферме своих товарищей. “Готовьте оружие и пойдем на Ферри”, – сказал он им. Он сел в приготовленную для него тележку, в которую был положен тяжелый молот, лом и другие инструменты, и маленький отряд тронулся по дороге небольшими партиями, чтобы не обращать на себя внимания. В конце моста, на виргинской стороне, им попался сторож, которого они немедленно арестовали, – и маленькая кучка людей, никем не замеченная, подошла к воротам арсенала, находившегося у самой набережной. Тут они остановились в половине десятого вечера; при помощи привезенного в телеге инструмента взломали запоры и бросились во двор арсенала, захватив без всякого шума двух сторожей. Джон Браун с двумя товарищами остался на часах у ворот; четырнадцать человек были посланы для захвата оружейного завода. Оливер Браун с другим товарищем занял мост, где захватил несколько человек и отправил их к отцу в арсенал. Все это сделалось без выстрела; до полуночи весь городок Харперс-Ферри и арсенал с его мастерскими были в руках Джона Брауна. Тем временем он послал часть своих людей в окрестные плантации для захвата заложников из владельцев и освобождения невольников, и к утру следующего дня число пленных, находившихся в руках Брауна и запертых в арсенале, превышало уже тридцать человек; среди них был полковник Вашингтон, один из членов виргинского правительства, потомок великого президента. До десяти часов утра следующего дня никто из товарищей Брауна еще не был убит; они держали городок в своих руках и неожиданным, дерзким нападением произвели такую панику в городе и окрестностях, что, если б Джон Браун по совету друзей до рассвета скрылся с отрядом в горах, то отчаянная попытка этой горсти смельчаков имела бы, по всей вероятности, другой исход и, может быть, дала другой оборот ходу исторических событий. Но, под тем или иным предлогом, он оттягивал свое отступление, пока, наконец, оно сделалось невозможным.

К утру жители Харперс-Ферри и окрестностей оправились от паники и стали собираться вокруг арсенала. Завязался отчаянный бой. Все люди Брауна, находившиеся на реке и в оружейном заводе, вскоре были перебиты или захвачены. После полудня он собрал остатки своего отряда в машинном здании, около ворот арсенала, и еще несколько часов отбивался от окружавшей его со всех сторон массы вооруженных людей. Когда к вечеру того же дня на место побоища прибыл из Вашингтона с ротой солдат полковник Ли (будущий полководец южан), из товарищей Джона Брауна оставалось только шесть человек, из которых двое были ранены, и сам он истекал кровью. Два сына его уже лежали мертвые рядом с ним.

Из той горсти людей, с которыми Джон Браун задумал начать освобождение рабовладельческого Юга, погибли в борьбе и на виселице семнадцать человек; из них шесть человек были членами его семьи.

Израненный, еле живой старик со своими уцелевшими сподвижниками был немедленно перевезен в тюрьму Чарльстона, где производилось следствие и суд. Дело тянулось до конца ноября; и в течение шести недель его заключения этот уже умирающий человек не прекращал свою устную и письменную проповедь против рабства. Приводим выдержку из его последнего, весьма характерного письма к известному в Америке пастору и педагогу Гемфри, которое было напечатано еще до смерти Брауна и завоевало ему всеобщее сочувствие и уважение в Штатах, окружив его казнь ореолом мученичества. “Дорогой друг, передо мною твое доброе письмо. Сколько мне известно, я первый человек из всего нашего рода, начиная со времен Петра Брауна, который посажен в тюрьму и приговорен к виселице. Но, дорогой друг, это не должно огорчать тебя. Ты помнишь, где погиб наш дед в 1776 году, и, если б обстоятельства изменились, ему тоже грозил бы эшафот. Может быть, и нет причин радоваться предстоящему мне концу, но я не боюсь его... я не испытываю никаких страданий или унижения и нисколько не стыжусь моих цепей и предстоящей смерти... Мне было бы шестьдесят лет в будущем мае. Я вполне насладился жизнью и был чрезвычайно счастлив, так как привык смотреть на благополучие других как на мое собственное... во всю свою жизнь я пользовался замечательным здоровьем и до сих пор обхожусь без очков... И теперь, когда мне приходит мысль, как легко я мог бы испортить то, что уже сделано мною в пользу свободы человека, я не осмеливаюсь желать продления моей жизни...”

Позорная казнь, предстоявшая человеку, добродетели которого вызывали только удивление, возбудила самые горячие чувства жалости в свободных штатах республики. Везде собирались митинги, подавались петиции, во всех газетах печатались статьи, взывавшие к чувству милосердия судей Джона Брауна. Но виргинские рабовладельцы остались непреклонны, и посягнувший на их благополучие человек был осужден на виселицу.

Перед самой казнью, последовавшей 2 декабря 1859 года, Джон Браун передал одному из тюремщиков клочок бумаги, на котором были написаны следующие пророческие строки:

“Я, Джон Браун, теперь совершенно уверен, что только одна кровь смоет великое преступление этой грешной страны...”