Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - [96]

.

На этом и порешили. 7 января с Николаем II встречался Родзянко, а 9-го – Михаил. Кроме того, они привлекли Клопова, мелкого чиновника, с которым царь познакомился еще в 90-е годы, и с тех пор тот регулярно посылал ему письма о положении в стране, выступая, так сказать, гласом народа.

В общем, образовался своеобразный тандем Михаила Александровича и Родзянко. «Позднее к нему присоединился князь Г. Е. Львов, который являлся одним из редакторов писем о внутреннем положении России давнего корреспондента царя А. А. Клопова, проходивших еще одну редакцию у великого князя Михаила Александровича с молчаливого соглашения М. В. Родзянко»[455].

Александр Михайлович еще 25 декабря засел за письмо Николаю II о необходимости правительства доверия и закончил его только 4 февраля. Все это время он переписывается со своим братом Николаем Михайловичем.

Высланный в Грушевку Бимбо просто кипел от злости: «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть?!»

В Киеве Николай Михайлович встречается с Шульгиным и Терещенко, которые производят на него неизгладимое впечатление. «Здесь другие люди, тоже возбужденные, но не эстеты, не дегенераты, а люди, – восхищается Бимбо, называвший эстетами Юсупова и Дмитрия Павловича. – Шульгин – вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота! Другой тоже цельный тип, Терещенко, молодой, богатейший, но глубокий патриот, верит в будущее, верит твердо, уверен, что через месяц все лопнет, что я вернусь из ссылки раньше времени. Дай-то Бог! Его устами да мед пить. Но какая злоба у этих двух людей к режиму, к ней, к нему, и они это вовсе не скрывают, и оба в один голос говорят о возможности цареубийства»[456].

Терещенко – активный заговорщик. Правда, по словам Гучкова, плохой. С этим трудно не согласиться: хороший бы не стал всем подряд болтать о цареубийстве.

После отъезда Бимбо из Киева, связь с Терещенко стал поддерживать Сандро. «Богатейший, но глубокий патриот» рассказал великому князю, что Николая II скоро свергнут. Но не он, не Терещенко. А Александра Федоровна. Сандро, в свою очередь, передал это Михаилу Александровичу. Тот «нашел, что если что-нибудь подобное состоится, то удобнее будет разрешить существующее невыносимое положение»[457].

«Удобнее» – значит, «разрешить положение» можно, и не дожидаясь действий со стороны Александры Федоровны. Те же идеи дворцового переворота. Забавно, как откровенно Сандро врет в своих воспоминаниях: «Один красивый и богатый киевлянин, известный дотоле лишь в качестве балетомана, посетил меня и рассказал мне что-то чрезвычайно невразумительное на ту же тему о дворцовом перевороте. Я ответил ему, что он со своими излияниями обратился не по адресу, так как великий князь, верный присяге, не может слушать подобные разговоры».

Богатый киевлянин-балетоман – это, конечно, Терещенко. И Сандро в январе-феврале слушал его регулярно.

Тут же великий князь пишет, как он приехал в Петроград. «Председатель Государственной думы М. Родзянко явился ко мне с целым ворохом новостей, теорий и антидинастических планов. Его дерзость не имела границ. В соединении с его умственными недостатками, она делала его похожим на персонаж из мольеровской комедии»[458].

Однако это не помешало Александру Михайловичу, Михаилу Александровичу и «персонажу из мольеровской комедии» скоординировать свои действия. Все трое по взаимной договоренности добились аудиенции у Николая II в один день – 10 февраля. В письме к брату Сандро сокрушается, что после Родзянко царь принял Щегловитова, который, «вероятно, стер начисто следы, если они остались от наших разговоров»[459].

Когда Александр Михайлович писал воспоминания, Николая II, Михаила и Родзянко уже не было в живых, а Терещенко хранил упорное молчание. Врать можно было сколько угодно. Вот только «рукописи не горят», и письма имеют свойство попадать в руки историков.

После разговора с царем и царицей Сандро окончательно понял: «Ждать добра из Царского Села нельзя». «Первый раз в жизни приходится думать, как далеко связывает данная присяга»[460].

Николаю II докладывали о замыслах великих князей. В феврале герцог Александр Лейхтенбергский предлагал царю потребовать от родственников вторичной присяги. Николай II ответил, что незачем беспокоиться по пустякам.

Впрочем, император слишком долго ни о чем не беспокоился. И даже вечером 26 февраля говорил министру двора Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»[461]. Через четыре дня Николай II уже не был императором.

Глава XII От красного банта к норильскому никелю

Несколько месяцев великие князья и княгини упорно рубили сук, на котором сидели. В 1917 году, в обстановке всеобщей эйфории, либералы с восторгом говорили, что революция в России началась с ноябрьского штурма власти. Точнее – с речи Милюкова 1 ноября.

В ноябре штурмовать власть принялись и великие князья, которые не меньше либералов ответственны за случившееся.

К концу февраля не осталось практически ни одного члена императорской фамилии, который сохранял бы лояльность по отношению к царствующему императору. Мысль о дворцовом перевороте стала навязчивой идеей. Правда, дальше проектов дело не шло.