Август. Первый император Рима - [12]

Затем оратор перекинул через плечо мантию и занял свое место у гроба. Здесь он стал говорить ритмически, перечисляя заслуги покойного, описывая их лаконичными словами, но сопровождая их ораторскими жестами; он перечислял знаменитые деяния Цезаря, его блестящие победы, невероятные завоевания и романтические подвиги, с помощью которых он отомстил всему галльскому племени за прежнее сожжение Рима. Усиливая впечатление, он дошел до такой степени красноречия, которое увлекло за собой слушателей, а затем вдруг стал говорить все тише и тише о том, как ему горько терять друга, который был столь коварно убит, и, наконец, закончил тем, что готов был бы отдать собственную жизнь в обмен на жизнь Цезаря.

Все это было чистейшей риторикой — чистым художеством, вовсе не искренним, но оно со страшной силой обрушилось на толпу, заполнившую площадь. Эта толпа теперь была на грани срыва, ее охватило чувство, близкое к тому, что и выказывал Антоний, содрогавшийся от рыданий, и, когда он, отступив от гроба, сдернул покрывало с тела Цезаря и показал окровавленные пятна на его тоге, напряжение толпы достигло высшей стадии. Народ рыдал и стонал, вслед за ним он прославлял великого, замечательного, благородного и щедрого Цезаря, вновь и вновь люди пересказывали друг другу грустную историю о предательстве и смерти. И тут Антоний внезапно стал еще драматизировать события, то есть говорить как бы от имени Цезаря, и этот возрожденный Юлий словно заново увидел своих убийц, напомнил о благодеяниях, которыми он их осыпал, а затем процитировал строку из Пакувия: «Разве для того спасал я их, чтобы они меня убили?»

В то время когда толпа рыдала и всхлипывала, подняли восковую фигуру Юлия с красными кровавыми ранами. Изображение медленно поворачивали во все стороны, чтобы все могли видеть… и в этот момент гроб (вразрез с объявленной программой похорон) взяли из рук мрачных магистратов и бывших магистратов, и люди сами понесли его на Форум, где и приготовили новый костер.

Все, что произошло потом, можно было предвидеть — нечто вроде этого и предвидел Аттик. Зрители толпились вокруг, внося свой вклад в общее дело. В огонь бросали ветки, факелы, женщины срывали и бросали в костер свои украшения, дети — свои амулеты. А затем, разумеется, и музыканты, и хористы срывали с себя одежды и официальные облачения, рвали их на куски и бросали в костер… И ветераны складывали в кучу свои позолоченные мечи и щиты, предназначенные для шествий… Взволнованная толпа, охваченная всеобщим чувством, хватала скамьи и стулья, на которых стояли люди в задних рядах, и бросала их в огонь. К этому моменту толпа стала неуправляемой. Место, где заседал сенат и где был убит Цезарь, окружила беснующаяся толпа. Поскольку здание нельзя было перенести на Форум и поджечь, его стали забрасывать факелами. Другие бросились искать убийц и поджигать их дома, так что с наступлением ночи и погребальный костер, и здание сената полыхали вовсю, на полупустом Форуме некоторые представители иностранных государств воздавали последние почести мертвому Цезарю в соответствии с эксцентричными обрядами оплакивания покойных в их собственных странах, среди них были и иудеи, которые оплакивали друга и благодетеля их государства.

Глава 3. Нерешительность

Последствия похорон. Опасения сената. Решительный шаг Антония. Преследование Долабеллы. Присутствие в Риме Цицерона (апрель 44 г. до н. э.). Исчезновение убийц

Около месяца длился этот взрыв народного гнева, вызванный похоронами Цезаря, пока постепенно не пришел к логическому концу. Сенат был потрясен гневом народа и поначалу хотел обвинить Марка Антония в нарушении соглашения об амнистии, которого они с таким трудом достигли. Однако Антоний постарался устранить всякие сомнения и вопросы. Взяв под стражу нескольких слишком ярых смутьянов и показав тем самым силу закона, направив его на самых незначительных зачинщиков беспорядков, которые не могли нанести ответного удара, консул убедил сенат, что он душой и сердцем с ними. Сенат рад был тешить себя обманом; он с удовольствием заглатывал любую наживку, заглатывал ее вместе с крючком.

И однако, не сомнения были причиной беспокойства сенаторов, страх перед будущим одолевал их, он парализовывал их действия и заставлял принимать решения, которых хотелось избежать. Сенаторы наконец осознали, что большинство римских граждан на стороне Цезаря и они безоружны в окружении врагов. Они страстно желали, чтобы Марк Антоний оставался на их стороне. Когда этот лицемер, расточая улыбки и успокаивая присутствующих, предложил отозвать Секста Помпея из Испании, назначить его командующим всем римским флотом и выплатить большую компенсацию, довольные олигархи рады были поверить, будто это предвещает возвращение всех изгнанников, находившихся в ссылках, и восстановление их прежнего влияния. Когда Антоний посетовал, насколько беспомощен он оказался перед видимыми революционными настроениями небольшой постоянной армии, которую он сам набрал для успокоения общественных настроений, сенат с радостью предоставил ему охрану. Было что-то пугающее в том, как он принялся подбирать себе «охрану». Его «гвардия» состояла из шести тысяч человек, включая всех центурионов, которых он убедил к себе присоединиться, то есть, проще говоря, Антоний набирал людей для огромной армии в несколько сот тысяч. Испуганные тем, что они сделали, олигархи пошли на попятную. Это, говорили они, слишком… Он обещал распустить свою гвардию, как только окажется в безопасности… Когда такой момент настанет, оставалось неясным.