Август - [56]

Продолжение истории знакомо нам в пересказе Плутарха и по шекспировской трагедии, основанной на том же источнике. Цезарь предупредил Клеопатру, что не станет вести с ней никаких переговоров до тех пор, пока она не избавится от Антония, и царица устроила так, чтобы Антонию сообщили, будто она умерла. По всей вероятности, она рассчитывала, что он последует ее примеру. Он так и сделал, однако рана, которую он нанес себе сам, оказалась не смертельной, и он продолжал жить еще некоторое время. Его хватило, чтобы Антоний узнал, что жива и царица. Он попросил, чтобы его перенесли к ней, и скончался у нее на руках. Клеопатра рыдала от горя и покрывала свое тело кровью, обильно струящейся из раны Антония.

Говорят, что, узнав о смерти Антония и увидев его мертвое тело, Цезарь Октавиан заплакал, — точно так же плакал Юлий Цезарь, когда ему донесли о гибели Помпея. Что это было, крокодиловы слезы на берегах Нила? Или внезапное проявление чувства? Об этом мы не узнаем никогда, но ясно одно: эти слезы во многом и надолго определили отношение к нему других. Вполне возможно, что он искусно притворялся, копируя приемного отца с его легендарным милосердием и стараясь показать, что после Акциума станет таким же великодушным; но не исключено, что его скорбь, при всей своей «выгоде», была вполне искренней. В любом случае отныне Цезарь больше не мог дать волю простому человеческому чувству, чтобы не быть заподозренным в лицемерии. Он сам себя загнал в ловушку, и всякий раз, когда ему случалось переживать личное горе, а потом непременно использовать печальные обстоятельства для укрепления своего величия, он не мог не чувствовать себя загнанным зверем.

Впрочем, какие бы чувства им ни владели, они не помешали ему проявить максимум осмотрительности в переговорах с Клеопатрой. Он боялся, что она уничтожит баснословные богатства Птолемеев, все еще находившиеся в ее руках, а кроме того ему, вероятно, хотелось, чтобы царица осталась в живых и присутствовала при его триумфе. Она же, разумеется, желала этого меньше всего на свете. Несмотря на постигшее ее горе, она, как и Цезарь, ни в малейшей степени не утратила своего хитроумия, так что их встреча превратилась в настоящую схватку двух лицемерий. Возможно, между ними и в самом деле состоялась беседа, похожая на ту, что сочинил Шекспир, читавший об этом у Плутарха:

(Клеопатра преклоняет колени)

Цезарь

Встань,

Ты не должна колени преклонять.

Прошу я, встань, царица.

Клеопатра

Таково

Веление богов: я пред своим

Властителем должна склонить колени.

Цезарь

Не предавайся мрачным мыслям. Пусть

На теле у меня те оскорбленья

Записаны, что ты мне нанесла,

Но я готов случайностью считать их.

Клеопатра

Единственный властитель мира, я

Не думаю вполне себя очистить

Перед тобой; я сознаюсь, что многим

Я слабостям подвержена была,

Подобным тем, которые нередко

Позорили наш пол.

Цезарь

Знай, Клеопатра,

Что мы хотим скорее уменьшить

Твои вины, чем их преувеличить.

И если ты согласна подчиниться

Намереньям моим (к тебе, царица,

Поверь, они участия полны),

То выгоду найдешь ты в перемене

Своей судьбы. Но если, по примеру

Антония, ты вздумаешь жестокость

Мне навязать, то ты лишишь себя

Того добра, что я намерен сделать,

И собственных детей ты обречешь

На гибель, от которой я спасу их,

Когда ты мне доверишься[102].

Вкрадчивые речи Цезаря не обманули Клеопатру. Стоило ему выйти, она сказала, обращаясь к служанкам:

и сладкие мне речи говорит,

Чтобы своей я чести изменила.

Клеопатра осталась верна своей чести и добровольно приняла смерть, то ли выпив яд, то ли подставив свое тело под укус асписовой гадюки. Цезарь исполнил последнюю волю Антония и похоронил его вместе с его египетской супругой. Побудительные мотивы этого жеста также дают обильную пищу сомнениям. Действовал ли он из сострадания к умершему или стремился подчеркнуть привязанность Антония к Востоку, навсегда оставив его в земле, которую он предпочел Риму, возле женщины, ради которой он бросил Октавию?

Почувствовав себя властелином Египта, он постарался избежать лишнего кровопролития, не желая массовой гибели населения, которое в дальнейшем могло оказать Риму немало ценных услуг. Перед жителями Александрии, с тревогой ожидавшими своей участи, он выступил с речью, произнесенной по-гречески, в которой заявил, что в честь их бога Сераписа, в память об Александре-основателе, ради красоты города и во имя дружбы с их соотечественником Арием он всем дарует прощение[103].

Арием звали философа-эклектика, пожалуй, более всего склонявшегося к стоицизму и испытывавшего прочную привязанность к Цезарю Октавиану. Он последовал за ним в Рим, чтобы стать его конфидентом «не только в публичных делах, но и в самых потаенных движениях его души»[104].

Именно Арию предстояло вскоре сыграть заметную роль в двух событиях, знаменовавших собой завершение александрийской трагедии. Клеопатра успела перед смертью отправить своего сына Цезариона в Индию, снабдив его значительной суммой денег. Он был на полпути к цели, когда его наставник уговорил его вернуться в Александрию, чтобы получить царство из рук Цезаря. Никто кроме Клеопатры не мог бы сказать наверняка, действительно ли этот 15-летний мальчик был сыном Юлия Цезаря. Цезарь Октавиан всегда отрицал такую вероятность, но что он об этом знал? Может быть, сама мысль о том, что в жилах мальчика, выданного ему предателем, течет священная кровь, останавливала его руку, уже занесенную для казни? В этот момент и вмешался Арий. Перефразируя стих из «Илиады», гласящий: «Множественность господ до добра не доведет», он заявил Цезарю: «Множественность Цезарей до добра не доведет». Этот аргумент и решил судьбу Цезариона, которого после смерти Клеопатры приговорили к казни.