Август - [64]

Кирилл выгнал тихонько заурчавший автомобиль со двора, тщательно закрыл ворота и только тогда сделал отмашку Маше, придерживавшей на террасе любопытную, нахальную и страшно недовольную даже временным ограничением свободы Дару. Уши кавказской овчарке купировать не стали — пожалели, и теперь одно из них залихватски вывернулось, а другое висело мохнатым лопухом, закрывая половину черной, уже массивной и грозной мордочки.

Маша нежно сгрузила упитанного щенка на пол, легко поднялась из плетеного кресла-качалки, и не удержалась все же, почесала на ходу, ловко нагнувшись, гладко лоснящееся пузико Дары, с трудом одолевавшей ступеньки веранды, хлопнула щенка по мохнатой попке, чтобы придать ускорение, подхватила сумочку и пошла к машине.

— Охранять! — строго приказала щенку Маша, выйдя через калитку на улицу. Дара попыталась протиснуться сквозь штакетник простого деревянного забора — не получилось. Тогда щенок сделал вид, что, в общем-то, никуда и не собирался и важно затрусил по уже натоптанной «дозорной тропе» — охранять участок, как и было приказано.

Сердце немолодой женщины пело. Оно пело от солнца, редкого в наших краях даже в конце июня, от порывистого ветра, плеснувшего ей в лицо полную охапку листьев на упругой молодой ветке черемухи у калитки. От одного взгляда на задумчиво барабанящего пальцами по баранке Кирилла, опустившего стекло в «Додже» и сидящего в клубах дыма от хорошо раскуренной тисовой трубки, подаренной Машей на день рождения вместе с годовым запасом душистого табака — от одного взгляда на мужа пело у пятидесятилетней Маши сердце.

Взметнулась на ветру легкая длинная юбка, чуть не слетела с черных с проседью волос стильная шляпка, проехались по скользкой после утреннего дождя траве сильные еще и стройные ноги; подростком запрыгнула в услужливо приоткрытую дверь машины Машенька, заерзала на кожаном сиденье, устраиваясь, подбирая подол, чтобы не прищемить юбку, закрывая за собой дверцу; скорчила гримаску в ответ на предупреждающе-укоризненный взгляд Киры, и пристегнула ремень безопасности. Жаром пахнул изнутри могучий «Додж», и тут же сменил гнев на милость — потянуло в салоне со всех сторон прохладой кондиционера.

Кирилл, из под модных очечков незаметно ловивший каждое движение жены, выпустил из трубки клуб пронизанного солнцем дыма, расстегнул на животе пару пуговичек привычной льняной рубашки, и притопил внезапно с места так, что тяжелая машина пулей выпрыгнула из тенистого переулка на асфальт Сиверского шоссе и понеслась в сторону Питера.

— Пока ты там копалась с Даринькой, мне один старый товарищ из центрального аппарата звонил, — начал неторопливо Кирилл, ведя машину уверенно, быстро и ровно, как в рекламном компьютерном ролике красивой жизни.

— И что же? — Машино сердечко, только что бившееся гулко и радостно, как молодое, внезапно засбоило — уж так не любило оно внезапных звонков, да еще из нелюбимой «как бы столицы», — так они с Кириллом называли Москву.

— Да я уж и не знаю, что сказать по этому поводу, в общем, вчера трагически погиб при неясных обстоятельствах генерал-лейтенант Щербатый.

— Сдох, значит, старый кобель! — облегченно выдохнула ни капли не опечалившаяся Маша, но все же перекрестилась бегло.

— Божьи мельницы мелют медленно, но хорошо, — процедил Кирилл. — Да только уже было начато служебное расследование по поводу всех его «шалостей».

— Ну, шалостей накопилось, очевидно, как раз на безвременную кончину с пышной траурной процессией, но без выметания сора из нашей «буровой» избы, — жестко усмехнулись сухие, чуть подкрашенные губы Машеньки.

— Видимо так, — почти равнодушно отозвался Кирилл, усиленно изображая, что поглощен дорогой.

— Хорошо, что ты вчера весь день на рыбалке был с друзьями. Ну почему, почему не на два года раньше, Господи?!! — всхлипнула негромко Маша и полезла в бардачок за сигаретами.

— Полно, Машенька, полно. Мы сделали все, что могли тогда сделать, а в том, что Щербатый такой гад, ни ты, ни я не виноваты.

— Толик с Дашенькой были бы с нами, Кира!

— Не факт. Вовсе не факт, жалостливое ты сердечко. — Кира вздохнул и сильнее запыхтел трубкой.

— Ты опять о личной судьбе? — Маша прикурила, наконец, сигарету, затянулась бесцветным дымком без крепости и запаха. Смуглые пальцы ее не дрожали, в черных глазах ни намека уже на слезинку, только сухая ярость пожилой, повидавшей немало горя женщины.

— Они сами выбрали свой путь. Не надо было высовываться, я Муравьева предупреждал.

— Но ведь нельзя же всем всю жизнь прожить так, как мы с тобой — по «трамвайному» правилу!

— Зато мы с тобой сейчас ловим рыбку в Оредеже и едем встречать Гильмутдиновых. Четверых Гильмутдиновых, ты только подумай!

— Гильмутдиновых — Анчаровых — Архаровых, какая мне разница? Прости, любимый. Я знаю, что так, как ты рисковал порою, мало кто бы отважился. Прости. Просто обидно. Ужасно обидно. Обидно, Кира!

— Все хорошо, Маша. Все в порядке. Просто, потерь могло быть и больше, ты ведь знаешь.

— Знаю, Кира.

Машина, не виляя, по точно выверенной траектории, как будто робот сидел за рулем, а не полковник запаса ФСБ в очках и со штатским пузиком, огурцом вытарчивавшим из расстегнутой рубашки, — машина круто свернула направо с Лиговского проспекта, еще круче вписалась в просвет на автостоянке у Московского вокзала и замерла, как будто тут и стояла все утро.