Аварийная команда - [15]

Мне заметно полегчало: проблема избавления от крупногабаритной улики отпала. Хотя не исключено, что лучше бы Рип все-таки умер. Сталкиваться с ним снова мне вовсе не хотелось.

Значит, удрал, счастливчик! Но тогда почему он оставил меня в живых и не забрал с собой армиллу? Ведь я лежал на полу, абсолютно беспомощный, а ключ от багажной ячейки находился у меня в кармане рубашки. Он и сейчас там, а ячейка по-прежнему заперта. Кто-то прибежал на шум и спугнул Рипа? Но почему свидетель не вызвал милицию и не привел меня в чувство?..

Короче, с чего начал раздумья, к тому и вернулся… Сплошные загадки, и, чтобы их разгадать, придется волей-неволей высунуть нос наружу. А там будь что будет: или арестуют, или устроят скандал по поводу ночного дебоша, выломанной туалетной двери и пробитых водопроводных труб. Хотя еще неизвестно, кто здесь должен затевать скандал. Интересно будет послушать оправдания дяди Пантелея насчет того, почему это среди ночи по его вагону свободно разгуливают вымогатели и убийцы. А если бы Рип явился не ко мне – человеку, готовому к визиту непрошенных гостей, – а решил покуситься на честь благородной дамы из соседнего купе? И почтенный возраст не помог бы Иванычу – отвечал бы за халатное несение службы по всей строгости.

Я извлек из камеры кейс и на всякий случай проверил, на месте ли армилла, после чего запрятал драгоценный груз обратно, нацепил кобуру, пиджак и вышел в коридор. Накинься на меня сейчас милицейский наряд, я бы ничуть не удивился, ибо это не противоречило бы здравому смыслу. А вот гнетущая тишина, что царила в вагоне, вызывала предчувствие чего-то скверного и даже мистического. Но за минувшие сутки я успел свыкнуться со всякой чертовщиной и начал относиться к ней так же нормально, как к атмосферным осадкам. Я считал себя трезвомыслящим человеком и, столкнувшись пару раз с тем, что не поддавалось логическому анализу, признал за мистикой право на существование. Лучше было заранее сделать это, чем с пеной у рта отрицать «очевидное невероятное» до тех пор, пока оно, грубо говоря, не сядет мне на голову.

Впрочем, зловещая тишина продлилась недолго. Едва я выглянул в коридорное окно и убедился, что вижу в нем практически зеркальное отражение уже знакомого пейзажа, как снаружи до меня долетели возмущенные крики. А точнее, забористый многоэтажный мат – такой, которым русский человек при желании может выразить любые чувства, от восторга и удивления до ненависти и разочарования. В данном случае, судя по тону крикуна, его обуревали одновременно недоумение и гнев. Чем они вызваны, я пока не знал – чересчур сумбурен был доносившийся из соседнего вагона речевой поток. Но я полагал, что всему виной служит незапланированная остановка поезда, а не произошедшая ночью в спальном вагоне стрельба.

– Это что за шутки?! Да как же, мать его, такое может быть?! А если бы мне руку оттяпало нахрен?! Или вообще пополам перерезало!.. А куда поезд-то подевался?! Они там что, просто взяли да уехали?! И не заметили, что случилось?!

Иных приличных и связных реплик в шквале непечатной брани я не разобрал. Судя по всему, произошла какая-то авария, а этот возмущенный гражданин в ней едва не пострадал. Но что бы там ни стряслось, его крики наконец-то оживили наш вагон, странные пассажиры и проводник которого проигнорировали давеча мордобой и стрельбу, но на отборную матерщину отреагировали довольно-таки живо.

Однако, как выяснилось, никакой странности здесь не было. Просто до этого я пытался глядеть на ситуацию здраво, а она оказалась начисто лишена логики…

Первым передо мной нарисовался разозленный дядя Пантелей. Выглянув в коридор и заметив меня, проводник тут же решительной походкой направился в моем направлении. Он просто кипел от возмущения, но уподобляться крикуну, что блажил где-то под окнами, интеллигентный Иваныч не стал.

– Вы что себе позволяете, молодые люди? – уперев руки в боки, осведомился дядя Пантелей. Очи его сверкали таким негодованием, что, казалось, начни я пререкаться, и проводник сразу же отвесит мне пощечину. – Что это за пьяный дебош в общественном месте! Кто из вас стрелял? А ну сознавайтесь, а иначе милицию вызову! И не вздумайте отпираться – я отлично знаю, что вы за публика!

Вряд ли, конечно, он знал, на кого мы работаем, но догадаться о нашей профессии по замашкам моих товарищей Иваныч мог. И хоть в последние годы под чутким присмотром Лингвиста Тюнер и Кадило избавились от многих вызывающих манер, что были свойственны малолетней шпане, нежели серьезным взрослым людям, в речи напарников то и дело проскакивали прежние жаргонные словечки. Ничего не попишешь, наследие бурной молодости. Такое же, как переломанные носы, шрамы на кулаках и сотрясенные – благо хоть не окончательно – мозги.

– Это я стрелял, дядя Пантелей, – сознался я, не видя смысла отрицать очевидное. – Какой-то человек напал на меня ночью, когда я спал. Мне пришлось защищаться, но никто не пострадал, так что успокойтесь. Не надо никакой милиции. Не волнуйтесь, мы возместим вам весь ущерб.

Проводник недоверчиво прищурился, заглянул в купе, после чего с откровенной издевкой поинтересовался: