Авантюры открытого моря - [129]

Не потому ли — напрашивается мысль — эти всемогущие и всегда таинственные силы не стали загонять за Можай саблинских родственников, что не дает им это сделать смутное чувство вины перед вдовой расстрелянного офицера, преступление которого они признали лишь казенным разумом, а не собственным сердцем? Я тешу себя этой надеждой.

Раковины и морские звезды лежали на полках старенького серванта. Меж ними затерялась моделька корабля. Разостланный шлюпочный флаг. Книги с его пометками. Книги из серии «Пламенные революционеры», которую он собирал.

Тикает будильник — подарок на свадьбу. А этот кошелечек — все, что вернули из Лефортовской тюрьмы. Вот и весь домашний мемориал.

Я стоял в более чем скромной квартирке, куда меня поначалу и приглашать-то стеснялись, и жег меня стыд за свое благоденствие и за посмертное прозябание его дома.

Мы служили с ним на разных морях, но на одном флоте и в одно время… Мы росли на берегах одной и той же реки. Мы ночевали в одних и тех же горных приютах и жили на одних и тех же улицах в заполярных городах. Бродили по одним и тем же ленинградским и московским вокзалам. Ходила в один и тот же океан. Мне кажется, я знаю его целую вечность. Мне кажется, что и я потерял очень родного мне человека…

У Нины Саблиной, хозяйки дома, милая и робкая улыбка. Она исчезает мгновенно, и лицо каменеет в печали. Это самое привычное выражение.

Ленинградка. Но корни уходят в земли брянские и псковские. Окончила ЛИСИ — инженерно-строительный, работает в стройуправлении. С Валерием познакомились на танцах в училище в 1958 году, когда тот учился на третьем курсе. Поженились через два года…

Теперь вечера коротает с мамой — очень пожилой и болезненной. Сын недавно женился. Живет в центре. Обещал сегодня прийти.

И он приходит. Сдержанный, немногословный, с глубоко затаенной печалью. Мать не верит, а он верит, что об отце во всеуслышание будут сказаны добрые слова. Порукой тому — портрет лейтенанта Шмидта, оставленный отцом в наследство.

Что стало с кораблем? Экипаж расформировали, а «Сторожевой» перегнали с Балтики на Тихий океан, чтоб не мозолил глаза и не вызывал ни у кого никаких ассоциаций. Он долго нес свою ратную службу, и нес ее на «отлично», из года в год ходил в лидерах. И хотя экипажи менялись, моряки знали, на каком корабле они служили. И держали марку. А теперь, уже шестой год, «Сторожевой» стоит в ремонте.

Глава одиннадцатая. ГЛАСНОСТЬ В БРОНЕЖИЛЕТЕ

Свою расстрельную статью в «Военно-историческом журнале» генерал-майор А. Борискин закончил так:

«В покаянной своей речи Саблин говорил: «Рассказывая о всех своих преступных действиях, я вспоминаю все, что было написано на следствии в 39 томах данного дела, и понимаю, что это была авантюра. Когда меня спрашивали, признаю ли я себя изменником Родины, я ответил: «Не могу считать себя изменником Родины…» Если же смотреть объективно, все мои действия являются изменой Родине». Эти слова не нуждаются в комментариях». И все-таки нуждаются.

Поражает стиль этого заявления:.. я вспоминаю все, что было написано на следствии в 39 томах данного дела…» Столь неуклюжую канцелярскую фразу могла вывести только рука следственного работника. И только под дулом пистолета, незримого, быть может, в ту минуту, но ощутимого холодеющим затылком, поставишь свою подпись под подобным «покаянием».

Как известно, суд был закрытым. Не пустили ни родителей, ни жену. Из всех участников суда самым доступным для меня оказался матрос Шеин.

Вот что писал он мне из Тольятти:

«До суда Саблин не признавал себя виноватым и не соглашался с предъявленным ему обвинением. Не признавал себя виновным и я, потому что совершенно искренне считал, что, если человек хочет что-то сказать своему народу и не находит иного выхода, как только воспользоваться кораблем, это не есть измена Родине. Как только я признал себя виновным, на следующий день в отношении всех остальных было прекращено дело. Я убежден, что если бы я не признал себя виновным, то была бы еще группа, прошедшая по этому делу, чего я, конечно, никому не желал, хотя и было где-то обидно…

В вынесении высшей меры наказания не были заинтересованы ни следственные органы, ни Военная коллегия Верховного суда СССР. Всем было ясно, что дело не носило характера прямой измены Родине. Кто там на кого давил, я не знаю, но приговор был нечестный и несправедливый. Саблин сам этого не ожидал, иначе бы он не пошел на этот последний компромисс: признать себя полностью виновным.

На суде он всю вину брал на себя и просил не наказывать пошедших за ним матросов.

Когда объявили приговор: «К высшей мере наказания», Саблин побледнел и на несколько мгновений потерял сознание. Потом пришел в себя. Хотел что-то сказать. Но сзади стояли охранники со специальными «намордниками»-кляпами. Накинули и увели».

«Красная звезда» сообщила об этом спустя четырнадцать лет так:

«По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 июля 1976 года капитан 3-го ранга Саблин Валерий Михайлович был осужден на основании пункта «а» ст. 64 УК РСФСР к смертной казни — расстрелу. Приговор обжалованию и опротестованию в кассационном порядке не подлежал, просьбу Саблина о помиловании Президиум Верховного Совета СССР отклонил, и 3 августа того же года приговор был приведен в исполнение».