Авантюрист и любовник Сидней Рейли - [40]

Вика почувствовала себя уязвленной.

— Ты что, мог бы вот так, без любви?..

— Да это же фиктивный брак! Что, первый день на свете живешь, не слышала? Я просто троих-четверых знаю, которые так свалили. Платишь ей здесь где-то тысячу зеленых, а там спокойно разводишься… И получаешь полную свободу от жены и от КГБ. И потом живи, где хочешь, без всякой прописки, в любой стране, на любом континенте.

Вика молчала. Эдик, не замечая этого, продолжал:

— Кстати, в «Континенте» была недавно статья про наших за бугром. Все классно устраиваются. И смотрят на них, как на героев. Вот, например, Синявский… Или Щаранский… Тебе вообще хоть что-то говорят эти имена?

— Нет, — холодно ответила Вика.

— Ну, ты даешь! — возмутился Бодягин. — Зарылась в свои архивы и ничего вокруг не видишь. Разве можно быть такой равнодушной, бесчувственной, аполитичной?

— Зато я не торгую своим достоинством! — запальчиво выкрикнула девушка. — И не собираюсь платить тысячу долларов за то, чтобы на мне женился какой-то иностранец!

— Ну и не плати, тем более что у тебя все равно их нет! — в свою очередь завелся Эдик. — И сиди в своем советском говне, если на большее фантазии не хватает! — он постучал себя по лбу. — Пионерочка… Что тебе в голову вдолбили, в то ты и веришь!

— И верю! Это моя страна, и я от нее не собираюсь отказываться!

— Ага! Как в том анекдоте, — подхватил Бодягин, — про патриотов. Вылезает глистеныш из задницы: «Мама, смотри, как красиво! Солнышко, небо, травка! Почему мы не можем жить тут все время? Почему мы все время сидим в жопе, где грязно, темно и воняет?» А мамаша затаскивает его обратно: «Здесь наша родина, сынок!» Вот и ты так же…

Вика оскорбленно поднялась, демонстративно захлопнула «Блокъ-нотъ» и бросила его на стол. Перекинула сумочку через плечо и захлопнула за собой дверь.

— Дура! — запоздало крикнул Эдик ей вслед. — Это же теоретический спор!

Глава 3 ЖЕЛТАЯ ЗАРАЗА

Встань, и пройди по городу резни,

И тронь своей рукой, и закрепи во взорах

Присохший на стволах, и камнях, и заборах

Остылый мозг и кровь комками: то — они…

(Из поэмы X. Н. Билика «Сказание о погроме».)

«Попытки вызвать сферы на какое-нибудь проявление осуждения погромов или хотя бы на выражение жалости к пострадавшим дарованием им денежной помощи потерпели полную неудачу. Между тем авторитетное слово или действие в этом направлении… уничтожили бы прочно засевшее у многих и утвердившееся после погрома убеждение, что такого рода расправа населения с его исконными врагами — дело полезное с государственной точки зрения и угодное властям».

(Из воспоминаний С. Урусова, кишиневского губернатора.)

«Еврейская улица до Кишинева и после Кишинева — далеко не одно и то же… Позор Кишинева был последним позором. Затем Гомель… Скорбь еврейская повторилась еще беспощадней прежней — но срам не повторился».

(Из статьи В. Жаботинского о создании еврейских отрядов самообороны.)

Одесса, сентябрь 1903 года

— Я окончу свои дни здесь, — Григорий Яковлевич снял и протер пенсне, — но ты… Ты должен уехать отсюда, пока не поздно!

— Ах, папа! — Зигмунд с грустью заметил, как постарел отец. — Погромы — это, конечно, ужасно, но какое отношение они имеют ко мне?

— Ты думаешь, если ты взял фамилию матери и женился на русской женщине, то перестал быть евреем?! — на морщинистой шее доктора дернулся кадык. — Они, — он потыкал пальцем куда-то в стену кабинета, — они до всего докопаются, они узнают, чей ты сын… И тогда… Уезжай, на другой конец света уезжай!

— Но, папа, как я могу уехать? Митя и Маша учатся в Киеве, Ольга ни за что не бросит родной город, мои деловые интересы не позволяют отлучиться даже ненадолго…

— Вот видишь, — не удержался от упрека Розенблюм-старший, — не изменил бы ты медицине, мог бы в любой момент собрать манатки и сняться с места. Лекари, знаешь ли, всюду нужны — и в Европе, и в Америке. А чем ты сейчас занимаешься, если не секрет?

— Лесом, — не слишком охотно ответил Зигмунд.

— Откуда в Киеве лес? — удивился Григорий Яковлевич.

— Ах, папа, — сын не удержался от улыбки, — я всего лишь посредничаю в экспортных операциях.

— Гм, лес, — доктор пожевал губами. — У меня есть один давний пациент и старый друг… Так вот, он служит в фирме у самого Грюнберга и недавно говорил мне, что они ищут человека, который представлял бы фирму на Дальнем Востоке. Он мог бы составить тебе протекцию…

— А что, это любопытно, — после некоторой паузы отозвался сын. — Не близко, правда, но Грюнберг — это имя!

— Так ты согласен? — обрадовался Григорий Яковлевич. — Тогда я сегодня же отправлюсь с визитом к Карлу Ивановичу!

Зигмунд не мог, да и не хотел открывать отцу всей правды. Он согласен был уехать куда угодно. И не от погромов, а от жены. Ольгина истерия с годами развилась в самую настоящую болезнь. Хорошо бы передохнуть от нее хоть недолго. Разумеется, при условии, что его примут в фирму Грюнберга. На Дальний Восток жена за ним определенно не последует. Отказалась же она когда-то переехать в Одессу!

— Отшень карашо, што фы флатеете ясыками, — строго сказал Карл Иванович, принимая Розенблюмов на следующий день. — К тому ше у фас есть опыт ф нашем деле. Заполните фот эти бумаки. Я не-метленно снесусь с каспотином Грюнбергом.