Аут - [2]

Незаметно между ними выросла глухая стена обоюдной неприязни, и каждый ушел в себя. Джудит перестала вслух высказывать свои жалобы, перейдя на мимику, а Морти ревностно хранил свои профессиональные удачи, опасаясь, как бы случайным оскорбительным или презрительным словом она не свела к нулю его радость. Четыре года тому назад, став уже известным в Нью-Йорке адвокатом, он получил предложение работать на Синдикат и на радостях чуть не рассказал ей об этом. Но в последнюю секунду необъяснимое предчувствие остановило его. Он завалил ее дорогими мехами, одеждой, драгоценностями, но все это не помогло перебросить хрупкий мостик взаимопонимания между пропастью их отчужденности. Имя Габелотти говорило Джудит ровно столько, сколько имя Крэнч для фермерского работника.

Она прикурила двадцатую за утро сигарету и бросила спичку в чашку с почти нетронутым кофе, стоявшую на подносе.

Рассеянным движением руки Морти прошелся по замкам небольшого чемодана.

— Ты уезжаешь? — спросила она.

— Да.

— Но ты только что прилетел из Европы. Господи, у меня опять мигрень!

— Прими таблетки.

— Куда ты отправляешься?

Неожиданный вопрос насторожил его: ни о чем подобном раньше она его не спрашивала, демонстрируя полное безразличие к его отъездам. «Что с тобой?» — хотел спросить он, но вовремя прикусил язык.

— В Нассау.

Она машинально перелила содержимое кофейной чашки, наполненной обгоревшими спичками, в стакан, заполненный до половины соком грейпфрута, и опустила туда едва начатую сигарету.

— Везет же тебе…

Он разволновался и стал искать ее взгляд, но с облегчением отметил, что ничего, кроме обычной скуки, в нем нет.

— Если будешь готова через пять минут, я возьму тебя с собой, — иронично сказал он.

— Смешно… У меня мигрень.

Знала бы она, чего он достиг. Он, которого и сегодня она рассматривает как заурядного адвоката-неудачника, каким он был в начале карьеры, когда приходилось чуть ли не просить милостыню. Он, которого она мечтала сделать импотентом, отказав ему в интимной близости. Смогла бы она поверить в то, что он собирается осуществить, расскажи он ей всю правду?

Он кашлянул и сказал:

— Ну вот… Надо ехать.

Было бы совершенно естественным, если бы он испытывал чувство исполненного долга, волнение, охватывающее героев романов, когда они одним росчерком пера подводят черту двадцатилетнему союзу. Но нет, ничего подобного он не ощущал. Мортимер О’Бройн был спокоен, как если бы сегодня вечером он возвратился домой к ужину. Мысль, что у них нет детей, неожиданно наполнила его необыкновенной легкостью; они ничего не создали, он ничего не разрушает. Оставляя ее, он оставляет и частицу самого себя, покрытый пылью отрезок своей жизни, воспоминание о которой удручало его: слишком долго он не мог решиться на этот окончательный шаг. Пройдет менее сорока восьми часов, и он, вместе с другой, будет далеко отсюда: в мире грез, о существовании которого не догадается ни один человек в мире. Он, Мортимер О’Бройн, станет самым богатым человеком на земле, таким богатым, каких еще никогда не было; настолько богатым, что этого не сможет представить себе самый изощренный человеческий мозг.

С чемоданом в руке он стоял уже почти у самой двери, когда она окликнула его.

— Морти, попроси Маргарет принести мне стакан холодной воды и мои таблетки.

Он согласно кивнул головой, подумав, что последнее слово, услышанное от нее, было «таблетки». Закрывая за собой дверь, он улыбнулся: она никогда больше не увидит его.

* * *

Маленький самолет делал третий заход… Он снова спикировал над главной артерией Чиавены, пролетел вдоль нее и резко взмыл вверх, едва не задев колокольню церкви. Стоя с поднятыми к небу лицами, жители небольшого городка с интересом смотрели, как сверху, чем-то похожие на опавшие листья, медленно опускались разноцветные листочки бумаги.

Был полдень. Ярмарка собиралась раз в неделю, и вся главная улица городка была заполнена народом. Легкий бриз, дувший в этот апрельский четверг с расположенного рядом озера Коме, с определенной точностью позволял угадывать гибкие тела молодых девушек, успевших достать из нафталина свои легкие платья.

Двое мальчишек подобрали с земли упавшие бумажные листики, которые вначале они приняли за рекламные листовки, и с недоумением осмотрели их со всех сторон. Молча поглядели друг на друга, не смея поверить…

Двенадцатилетний мальчишка, сын булочника, первым сделал вывод, что то, что он держит в руках, есть именно «то». Переполненный эмоциями, он со всех ног бросился к родительской пекарне, крепко прижимая к груди ворох банковских билетов, упавших с неба, и крича не своим голосом родителям, которые вышли на улицу, привлеченные шумом низко пролетевшего самолета:

— Деньги! Папа! Мама! Быстрее сюда! Идет дождь из денег!

И тут даже скептики, с ухмылкой смотревшие на падавшие с неба бумажки, ощутили невероятное возбуждение. Все бросились между машинами, в беспорядке припаркованными на улице. Согнувшись вдвое, они подбирали купюры, и воздух наполнился криками, плачем, подбадриванием и угрозами. На несколько секунд все потонуло в грохоте возвратившегося самолета. Старухи бормотали: «Чудо! Чудо!» Кое-где право на обладание «небесными деньгами» стали выяснять с помощью кулаков. Дети бросились к деревьям доставать банковские билеты, застрявшие между ветками. Это были красивые, нежно-сиреневого цвета, настоящие банковские билеты Швейцарского национального банка достоинством от десяти до пятидесяти франков.