Аудитор - [18]

— Как это ты смеешь так о матери? Кто тебе дал право так о ней говорить?

— А что? У меня есть право говорить всё что хочу.

— Нет, ты не смеешь.

— Смею. Кто мне запретит? Что хочу, то и говорю.

— Она твоя мать!

— И что? Я её не выбирал. Я её, кстати, люблю, но да, она, моя мать, — дура. И своих слов я обратно не заберу. Даже если бы я так не сказал, кто может заставить меня так не думать?

— Думай, что хочешь, но говорить не смей.

— Ага, ну правильно. Разве это честно? Думать одно, а говорить другое?

Ира чувствовала, что оба каким-то образом правы, но в их такой разной правоте был подвох, гниль, неправильность. Общественный договор, который никто не отменял и которого её отец свято придерживался, осуждая подобные высказывания о родителях, считал их хамством. Любопытно, что про своего брата Веню отец так говорил, часто называл его дураком, но родители — это святое. Про них так говорить нельзя, и в этом нет логики. С другой стороны, замалчивать противные черты родителей было бы ханжеством. Но зачем всё это сейчас обсуждать?

— Да ладно вам. Перестаньте. Хватит, Олег.

Ирина изо всех сил пыталась прервать дискуссию, чреватую обострением и так хрупких, почти несуществующих отношений. Ничего не выходило. Мужчины друг на друга злились и не желали этого скрывать. Лёня немедленно занял сторону Олега против отца. Девочки и Федя дипломатично помалкивали. «А что ты нам рот затыкаешь? Мы просто разговариваем», — это было обращено уже к ней и прозвучало явно грубее, чем положено. Олег был полон агрессии. Видимо, всё его напряжение, всё скрываемое недовольство, вызванное присутствием совершенно чужого ему, неизвестно откуда взявшегося старика, не могло не вырваться наружу:

— Да кто вы такой, чтобы мне указывать?

— Ничего, давно пора, чтобы кто-нибудь тебе указал на твою наглость. Ты, я смотрю, тут распустился. Тебе и сказать никто ничего не может. А я могу и говорю. Распустился, понимаешь…

Опять это «распустился». Ирина страдала от невозможности остановить их. Оба были заведены. Как неприятно, и никто не приходит ей на помощь. Она и сама не понимала, кто должен был уступить. Олег младше, а со старыми людьми, тем более с теми, кто появился в твоей жизни при известных обстоятельствах, так не разговаривают. С другой стороны, отец тоже хорош. Ему в этих обстоятельствах следовало бы быть скромнее, ни с кем не связываться. Она думала, что он до поры до времени будет наблюдателем, а он вмешивался, да ещё как:

— Мать — это мать. Дождёшься, что и твои дети о тебе так скажут. Пожалеешь ещё о своих словах.

— Пап, ну не надо. О чём вы спорите, у нас праздник! Наливайте, у меня есть тост.

Похоже, дискуссия всех заинтриговала, обстановка накалилась, но никто не мог и не хотел остановиться. И тут встрял Лёня:

— Так у них раньше принято было: говоришь одно, думаешь другое, а делаешь третье. Мы с тобой, Олег, так не умеем, а в их эпоху в СССР только так и жили. Ни слова правды. Вот, например, Леонид на войну работал, а считал, что все они за мир во всём мире. В результате всё развалили, а всё равно горды собой, считали, что полезное дело делают. Да если бы ещё делали хорошо. Так нет. Всё у американцев с****или, и атомную бомбу, и всё остальное.

Боже, это же ещё хуже, чем про матерей. Да что они понимают в том, что было раньше. Ни тот, ни другой не имели никакого опыта жизни в СССР — ни плохого, ни хорошего. Способны ли эти средних лет американцы оценить вклад их отцов в общее дело, его высочайший профессиональный потенциал? Нет, конечно. Просто теперь, живя в Америке, они видели «совок» в чёрном безрадостном свете, как империю зла, мешавшую нормальным людям наслаждаться жизнью. Зачем этот старик работал? Ради кого, ради чего? Глупые коммунисты, узурпировавшие власть, ГУЛАГ, всеобщий обман. Советские идиоты, закоснелые в своём идиотизме, ни в чём не разбиравшиеся. Отсталые экономика, наука, образование, медицина — всё отсталое, косное, тупое, при этом почему-то «совки» неизвестно чем кичатся. За эти клише ни тот ни другой не выходили. Этот непонятный старик за их столом во всём виноват лично, даже больше, чем другие. Да что он вообще понимает? Зачем пришёл? Ещё учить их будет! Да он ногтя их не стоит!

Отец почему-то внезапно успокоился:

— Всё не так, ребята, как вы это себе представляете… всё не так. У меня была интересная, творческая жизнь, я немалого достиг, не меньше, а может, и больше вашего. Умные люди не говорят о том, чего не знают. Вы же считаете себя умными людьми. Не судите обо мне. Не стоит. В то время, в котором мне выпало жить, я занимался единственно важным и творческим делом. В этой отрасли работали лучшие умы всей огромной страны. Постарайтесь это понять. Уверен, что и вы тоже на моём месте работали бы там же.

Отец нашёл правильный умиротворяющий тон. Перепалка угасла так же внезапно, как началась, но Ирина видела, что отец ничего им не простил, просто счёл нужным разрядить обстановку. Может, её пожалел. Что ж, и на том спасибо.

Расстановка сил стала Ире предельно ясна: на Федю расчёта никакого, он будет блюсти нейтралитет и молчать, девочки примут сторону мужей, что тоже неудивительно. За папу — она одна, но с детьми ссориться ей сейчас не резон. Отец действительно чужой, можно только надеяться, что со временем они его примут. Насколько быстро? В каком моральном статусе? Признают как старшего и уж точно равного или будут делать ему терпеливую и унизительную скидку, которая его никогда не устроит? Ира знала, что эти проблемы сейчас были единственными, которые её по-настоящему занимали, но обсудить их ей было не с кем. Совершенно не с кем.