Аудитор - [15]

— Ну, и как?

— Что — как?

— Как ты с ним, с этим Мотей, общался?

— Так себе… это было всего один раз.

— Почему?

— Да потому что Мотя на нас зол, считает, что мы его бросили, не спасли.

— Но вы же не могли.

— А он считает, что могли. С меня взятки гладки, а Венька… он же его на помощь звал. Кричал: «Веня, Веня!» А Венька к берегу поплыл, даже не попытался…

— Ты сейчас об этом так говоришь, что у меня ощущение, как будто тебе стыдно.

— Получается, что так, хотя всю свою жизнь я о брате Моте не очень вспоминал и себя, конечно, в его гибели не винил.

— А сейчас винишь?

— Я видел его, он никого из нас не простил. И меня тоже. За то, что у меня состоялась интересная жизнь, а он умер в пятнадцать лет.

— Он там с родителями?

— Не знаю. Может быть. Я видел его с мамой, папы с ними не было.

— А как ты с родителями? С сёстрами? У вас там дружная семья?

— Нет. Понимаешь, там не сохраняются такие же отношения, как были.

— Но ты же с мамой был дружен, насчёт папы я не знаю.

— Да не был я дружен с ней. Мама — это мама, она не была мне близким человеком. Я о ней заботился, когда мог, но никогда её не слушал, ничего ей не рассказывал, не воспринимал серьёзно, как ровню. Я вообще в шестнадцать лет из дому уехал. Мне казалось, что от родителей толку нет, да так оно и было.

— А отец?

— Нет, и с отцом мы не слишком понимали друг друга. Венька с ним почти не расстаётся, а я — сам по себе. Представляешь, Венька считает, что прожил насыщенную, плодотворную жизнь. Как был дурак, так и остался. Мне никогда к нему не хотелось.

— А сёстры?

— Я общался там только с Фаней и Зиной. Умные, внимательные бабы, особенно Фаня. Нам вместе хорошо. При жизни мы могли бы быть и ближе, но не выходило.

— По чьей вине?

— По моей. Я был молод, нахален, эгоцентричен. Считал, что сёстры мне должны, я позволял им себя любить, практически ничего не давая взамен. Разница в возрасте была значительна, я видел только себя, а потом Фаня умерла.

— А Люба с Лидой?

— Нет, я о них заботился в своё время, а теперь им от меня ничего не надо.

— Ну, всё равно, они же тебе сёстры.

— Ну и что. Понимаешь, там нет и не может быть фальши. Они не нужны мне, а я — им.

— Я не понимаю. Там что, люди друг к другу не тянутся? Никто никому не нужен? Так?

— Не совсем, но всё не так, как ты себе, может быть, представляешь. Никто не общается, потому что так принято. Там не умеют лгать и делать вид. Это исключено, и поэтому, как ты говоришь, «связи» редки и необязательны.

— А мама?

— Моя мама? Ты про бабушку говоришь?

— Да, про бабушку, твою маму.

— Мама со своим первым мужем, Абрамом. Она его всю жизнь любила, а моего отца — нет. Просто жила с ним, рожала от него детей, но не любила. Я этого раньше не понимал, не видел, да мне и разбираться не хотелось, а там всё стало очевидно. С ними Фаня, их дочь. У Абрама были и другие дети, но он, оказывается, любил только мою мать. И Фаня им больше других детей дорога.

— А ты дорог?

— Даже не знаю, что сказать. При жизни я был уверен, что я дорог матери, но она меня не знала совсем, отвыкла, я не был частью её жизни. Так получилось.

— Неужели ты с отцом не пообщался?

— С отцом? Мы с ним слишком разные люди. Попытались поговорить, но, оказалось, не о чем. Я слишком далеко от него ушёл.

— Тебе жаль?

— Нет, всё расставлено по полочкам, встало на свои места. Стали видны ошибки, упущенные возможности, альтернативные варианты жизни, счастья, карьеры, моменты истины, которые не осознавались.

— А почему ты о маме не говоришь? Как с моей мамой? Вы же любили друг друга.

— Давай о маме в другой раз. Я устал.

— Ну, правильно, как только что-нибудь важное для меня, ты уходишь от разговора.

— Я сказал, что не хочу об этом сейчас. Не хочу — значит не хочу. Ты что, возомнила, что я под твою дудку буду плясать?

В отцовском голосе послышались привычные категоричные нотки. Она действительно подумала, что после всего, что с ними случилось, он стал иным, но нет, отец оставался прежним — самодостаточным, нетерпимым, чувствующим себя вправе поступать по-своему. Внезапно Ирина поняла, что именно таким она его и любила, и это хорошо, что он не изменился — ни к лучшему, ни к худшему. Пусть так и будет. Она никогда не умела идти с ним на конфликт, хотя с другими далеко не всегда избегала конфронтаций. За отцом оставалось последнее слово, и сейчас ей следовало самой разрядить обстановку. Чем же её разрядить? Заговорить про другое? Ирина уже совсем было собралась напомнить отцу, что они идут в гости к Марине, что там снова все соберутся, но отец просто поднялся к себе наверх, и Ирина услышала, как громко хлопнула дверь в его комнату. Он был недоволен ею и вовсе не собирался это скрывать. Ладно, хочешь злиться? Пожалуйста. Ирина подавила в себе рефлекторное желание пойти и постучаться к нему. Не стоит, сам отойдёт. Да и что такого особенного произошло? Как бы ничего, но Ира знала, что он неспроста не хочет говорить о жене, что-то там не так. Скажет, никуда не денется. Пусть не сегодня.

На следующий день оказалось, что папа ждал Наташенькиного дня рождения. За завтраком попросил отвести его в магазин, потому что ему нечего надеть: ни приличных брюк, ни рубашки. Они съездили в Костко, но папа ничего там покупать не стал, потому что не мог примерить. Ирина уговаривала его, что можно купить, примерить дома и, если не сгодится, сдать обратно, но отец категорически отказался. «У вас тут что, другого магазина нет? Поприличнее», — Ира видела, что никакие серьёзные философские вопросы его сейчас не волновали, он хотел лишь хорошо и стильно выглядеть. Таким она отца тоже помнила, одежда всегда была для него важна.