Аттила - [9]

Говорят, что он прибыл в Рим, но возможно — в Равенну. Западные императоры того времени жили на два города. Равенна не столь впечатляла, как сказочный город, колыбель ныне расколотой империи, где воспоминания довлели так сильно, что могли раздавить порфироносца, не обладавшего закваской Диоклетиана, если уж не Траяна. К тому же Равенна была защищена большими болотами, непроходимыми как для варваров, так и для всех остальных. Оборонять ее было легко, а императоры той эпохи помышляли только об обороне.

Рим был славнее, но и беззащитнее. От Урала до Рейна (хотя мы, возможно, недооцениваем азиатских князьков, бродивших от Урала до Камчатки) не было ни одного вождя племени, достойного так называться, который не мечтал бы привести свои войска на Капитолий, не заботясь о Тарпейской скале[9]. Пусть они почти все были неграмотными, они знали главное о Западе, как и Запад о Дальнем Востоке. Вожделения Востока и Запада перехлестывались. Восток во главе с Аттилой выступит в путь первым, чтобы их удовлетворить. Полторы тысячи лет спустя маятник качнется в обратную сторону и европейская армия разграбит Летний дворец в Пекине[10].

Даже китайские военачальники — те самые китайцы, которых считали домоседами — якобы оставили в своих записях (большинство из них не сохранилось после зачистки Красной гвардией во время «культурной революции») душераздирающие призывы и навязчивые мечты о том, чтобы доскакать до самого Тибра и опочить на лаврах победителя в Золотом доме Нерона.

Аттила, еще слишком юный, но от того не менее доблестный, отныне будет делить время между Равенной и Римом. Он не оставил письменных заметок, но его дела однажды расскажут о нем красноречивее, чем все рукописи в мире.

Он будет курсировать между Равенной и Римом, встречая и тут и там прекрасный прием до самого конца своего пребывания. Одним словом, при самом упадническом, а следовательно, самом утонченном дворе в мире с ним обращались по-королевски. Этот двор кишел заговорами и предательствами, доходящими до убийств, главным из которых стало устранение Стилихона, наставника Гонория, выбранного его отцом.

Стилихон трижды спас Италию от вестготов: в 402 году при Полленце, в 403-м при Вероне и, наконец, в 408-м, выкупив уход Алариха, захватившего и разграбившего Рим и грозившего застрять там надолго. В четвертый раз он спас ее в 406-м, теперь уже от готов, но эта стычка помешала ему напасть на вандалов, которые в то же время обрушились на Галлию: нельзя находиться везде и сразу. Однако именно это Гонорий негласно ставил ему в вину: Стилихон-де ничего не сделал, поскольку дел еще пропасть.

На самом деле хилый император ревновал к авторитету и славе человека, которого Феодосий Великий нарочно приставил к нему, чтобы оберегать его от самого себя, одновременно оберегая всю империю. (Дрожащий Гонорий заперся в Равенне с перетрусившими придворными, смотрел, как варвары идут на Рим, и молился, чтобы они не остановились.)

Такова была атмосфера, когда ко двору явился Аттила — почетный гость, всё примечающий и быстрый, как ртуть.

Ему было нечего бояться. Его происхождение защищало его еще лучше, чем молодость. Гунны были необходимы для выживания империи. Они фактически являлись ее главными союзниками, и вся политика какого-нибудь Гонория или Феодосия сводилась к попыткам разделить их, предпочитая одних другим, когда какие-нибудь вестготы или вандалы принимались слишком уж досаждать, чтобы возбудить ревность в тех, кому они не бросали платок в знак своего расположения, оказываемого тем, кого они умоляли их спасти.

Вряд ли Аттила был счастлив в Равенне. Почему? На этот счет существуют разные мнения: одни полагают, что он задыхался при дворе, пропитанном продажностью и подлостью, другие — что он чувствовал себя в этой обстановке как рыба в воде, однако счастья это ему не приносило. Оба мнения дополняют друг друга: отвращение не мешает плавать. Как бы то ни было, он многое узнал.

Отношения с Аэцием возобновились; тот еще более укрепил свои позиции, в том числе блестящим браком с дочерью патриция Карпилиона, обладавшего одним из крупнейших состояний и выгодными родственными связями в Риме.

Образование продолжалось четыре года, за которые он в буквальном смысле слова изучил империю, ее повадки и привычки в тот период, когда выживание системы постоянно находилось под вопросом. Достаточно было бунта какого-нибудь легиона в Испании, Сирии или Германии, внезапного вторжения неизвестного племени, возникшего из неисчерпаемой Азии, засады в Равенне или Риме, и карты легли бы по-другому.

Дальнейшее развитие событий покажет, что он с редкой точностью оценил сильные, а главное, слабые стороны еще внушительной организации, которыми она была обязана прежде всего самой себе.

Уроки

Он пользовался полнейшей свободой передвижения. Несколько раз ездил за Дунай, чтобы отчитаться перед Руасом о своих наблюдениях и передать уверения в дружбе и подарки от Гонория Руасу и наоборот.

Прошло три-четыре года, Аттиле было уже шестнадцать или семнадцать. В 411-м или 412-м с Кавказа пришли тревожные новости. Гунны сцепились с целым сборищем противников — аланов, колхов, метидов, роксоланов, — которые доставляли им тем больше хлопот, что дрались еще и между собой.