Аттила, Бич Божий - [155]
Не веря своим ушам, застыл я на месте; весь мир, казалось, поплыл у меня перед глазами. Затем, помню, мы с Гибвультом бежали, пробиваясь сквозь кричащую толпу, к тому месту, откуда и шел весь этот шум. У дворца Домициана уже собрались сотни разгневанных римлян. За запертыми воротами в три ряда, с копьями наперевес и побелевшими лицами, выстроились испуганные стражники. Несколько наших товарищей из личной охраны Аэция подтаскивали к воротам огромное бревно — судя по всему, для того, чтобы использовать его в качестве тарана.
— Бросьте его! — прорвался сквозь гул и гам властный голос нашего centenarius. — Хотите прорваться внутрь? Тогда вам придется начать с меня. Через час я провожу перекличку в казармах. Те, кого там не будет, пойдут под трибунал. Всем все понятно?
К перекличке не опоздал никто. Чуть позже centenarius собрал нас всех вместе и, с трудом сдерживая эмоции, сказал буквально следующее: “Слухи подтвердились, парни: патриций мертв. И, предвосхищая ваши вопросы, заявляю: да, его убил император Валентиниан. И — нет, никто из вас, вообще никто, ничего не может с этим сделать, так как император стоит выше закона”.
В ответ раздались недовольные выкрики:
— Это не должно сойти ему с рук… Аэций стоил десяти таких, как он… Валентиниана должна постигнуть судьба Аттала и Иоанна!
Centenarius дождался, пока ярость и негодование поутихли, затем, подняв руку, призвал нас к молчанию.
— Я чувствую то же, что и вы, парни, — сказал он. Сняв с шеи именной медальон, он поднял его высоко над головой. — Вы все получили такие, когда вступали в армию. И все вы дали клятву, что будете…
— …хранить верность императору, — пробормотал кто-то.
— Точно. Так помните же это. — Помолчав немного, он задумчиво продолжал. — Конечно, если бы что-то — Боже упаси! — с Валентинианом все же случилось, полагаю, вам пришлось бы всего лишь посягнуть на верность тому, кто примерит на себя императорский пурпур. — Подмигнув нам, он добавил. — Если что, вы этого не слышали. Разойдись!
Еще долгие недели и месяцы город пребывал в состоянии напряженного затишья. Продолжая квартировать во дворце Коммода, мы узнали, что, помимо Аэция, лишились жизней Боэций, префект претория, и несколько ближайших друзей и соратников патриция. Рим словно вернулся в мрачные дни Суллы: повсюду висели проскрипции со списками “изменников”, одно за другим следовали публичные заявления (к которым народ относился с явным недоверием), где говорилось, что император едва не стал жертвой подлого заговора и лишь благодаря собственной отваге сумел умертвить предполагаемого убийцу. Высказывая множество предположений, почему император убил безоружного патриция, сходились мы лишь в одном: Валентиниан всегда завидовал Аэцию и питал по отношению к нему необъяснимую злобу. Будучи простыми солдатами, мы, личная охрана полководца, находились в относительной безопасности, — по крайней мере, до тех пор, пока о себе не напоминаем, как не переставал твердить нам centenarius.
Кто же теперь, после смерти Плацидии и Аэция, правит империей? Теперь, когда Валентиниан проводит в Риме времени больше, нежели в Равенне, не переедет ли туда весь правительственный аппарат? Кто будет новым магистром пехоты? (Наиболее предпочтительными выглядели позиции Авита.) А самое главное — кто бы ни занял этот пост, — будет ли он нуждаться в наших услугах или предпочтет собственную свиту? Ответов на эти вопросы, казалось, не знал никто. Тем не менее колеса административной машины все еще крутились — со скрипом, следует признать, но крутились. Жалованье нам часто выплачивали с задержками, но в конце концов мы его все же получали. Полагаю, происходило это во многом благодаря настойчивости одного из agentes in rebus Аэция, напоминавших казначею о нашем существовании. (Сейчас я думаю, не ты ли это был, Тит?)
Самым же, наверное, удивительным в это удивительное время стало то, что сенату удалось вернуть себе часть былого могущества. Сенату, этому беззубому тигру, чья единственная функция на протяжении четырехсот лет заключалась в легитимации того, кто приходил к власти! Но теперь, когда Валентиниан, вызывавший отвращение у всех без исключения жителей империи, прятался в своем дворце, кто-то должен был принимать решения, и этим “кем-то” стал сенат, коллективный орган. Как правило, ораторствовал от лица этого августейшего собрания некто Петроний Максим. О нем-то, как о человеке, повлиявшем на всю мою дальнейшую жизнь, я и собираюсь тебе сейчас поведать.
Петроний Максим — состоятельный сенатор, дважды консул, трижды префект претория Италии, представитель древнего и знатного римского рода Анициев, образованнейший мужчина, либеральный руководитель, щедрый хозяин, чье имя было на устах у всего Рима; мог ли столь исключительным набором качеств обладать один человек? Ответ мой будет таков: мог, если человека того звали Петроний Максим.
Первая моя встреча с ним произошла примерно так. Мы, охрана убиенного Аэция, как раз вкушали свой дневной prandium, состоявший из хлеба и холодного мяса, когда появился biarchus, приказавший нам с Гибвультом следовать за ним. Вместе с ним мы вышли из дворца, где, на улице, нас ожидал невольник-нубиец.
Он не обладал особой храбростью, не был могучим воином и не унаследовал от своих сородичей-германцев ни свирепости, ни свободолюбия. Скорее хитрый, чем умный, тихий, незлобивый, мечтавший учиться и стать полноправным гражданином великого Рима. Шаг за шагом, часто по воле слепого случая, поднимался он по лестнице, ведущей к трону. Он пережил кровавое восстание и чуму. Открыл путь в далёкий Китай и сдержал орды варваров под стенами Константинополя. Он был добрым христианином и всю жизнь любил одну женщину... Юстиниан.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Иван Данилович Калита (1288–1340) – второй сын московского князя Даниила Александровича. Прозвище «Калита» получил за свое богатство (калита – старинное русское название денежной сумки, носимой на поясе). Иван I усилил московско-ордынское влияние на ряд земель севера Руси (Тверь, Псков, Новгород и др.), некоторые историки называют его первым «собирателем русских земель», но!.. Есть и другая версия событий, связанных с правлением Ивана Калиты и подтвержденных рядом исторических источников.Об этих удивительных, порой жестоких и неоднозначных событиях рассказывает новый роман известного писателя Юрия Торубарова.
Книга посвящена главному событию всемирной истории — пришествию Иисуса Христа, возникновению христианства, гонениям на первых учеников Спасителя.Перенося читателя к началу нашей эры, произведения Т. Гедберга, М. Корелли и Ф. Фаррара показывают Римскую империю и Иудею, в недрах которых зарождалось новое учение, изменившее судьбы мира.
1920-е годы, начало НЭПа. В родное село, расположенное недалеко от Череповца, возвращается Иван Николаев — человек с богатой биографией. Успел он побыть и офицером русской армии во время войны с германцами, и красным командиром в Гражданскую, и послужить в транспортной Чека. Давно он не появлялся дома, но даже не представлял, насколько всё на селе изменилось. Люди живут в нищете, гонят самогон из гнилой картошки, прячут трофейное оружие, оставшееся после двух войн, а в редкие часы досуга ругают советскую власть, которая только и умеет, что закрывать церкви и переименовывать улицы.
Древний Рим славился разнообразными зрелищами. «Хлеба и зрелищ!» — таков лозунг римских граждан, как плебеев, так и аристократов, а одним из главных развлечений стали схватки гладиаторов. Смерть была возведена в ранг высокого искусства; кровь, щедро орошавшая арену, служила острой приправой для тусклой обыденности. Именно на этой арене дева-воительница по имени Сагарис, выросшая в причерноморской степи и оказавшаяся в плену, вынуждена была сражаться наравне с мужчинами-гладиаторами. В сложной судьбе Сагарис тесно переплелись бои с римскими легионерами, рабство, восстание рабов, предательство, интриги, коварство и, наконец, любовь. Эту книгу дополняет другой роман Виталия Гладкого — «Путь к трону», где судьба главного героя, скифа по имени Савмак, тоже связана с ареной, но не гладиаторской, а с ареной гипподрома.