Аттические ночи. Книги I - X - [100]
(5) Но Капитон в этом же определении отделил plebs от populus (народ), поскольку в populus заключается всякая часть народа и все его сословия; a plebs называется то сословие, в которое не входят отцовские роды граждан. [1851] (6) Поэтому, согласно Капитону, plebiscitum — закон, принятый не populus, но plebs. [1852]
(7) Но основой, началом, и как бы источником всего этого дела и закона — на обсуждение народа ли, плебса ли выносится законопроект, касается <ли он отдельных лиц> [1853] или всех, — является рогация (rogatio). [1854] (8) Ведь все эти слова определяются и объединяются главным родом и именем rogatio; поскольку если бы на обсуждение народа или плебса не выносились законопроекты, то невозможно было бы никакое постановление плебса или народа.
(9) Но хотя это и так, в древних сочинениях, как мы приметили, разница между этими словами все же невелика. Ведь и плебисциты и привилегии они обыкновенно называли словом lex, и также именовали их всех смешанно и без разбора словом rogatio. [1855] (10) Также и Саллюстий, человек, в высшей степени консервативный в употреблении слов, последовал обыкновению и обозначил privilegium, внесенный о возвращении Гнея Помпея, как lex. Вот слова из второй [книги] его „Истории“: „Ведь народный трибун Гай Геренний воспрепятствовал консулу Сулле внести закон (lex) о его возвращении“. [1856]
Почему Марк Цицерон всегда крайне тщательно избегал слов novissime (недавно) и novissimum (наконец)
(1) Известно, что Марк Цицерон не желал использовать немало слов из тех, что и сегодня часто употребляются, и прежде были в употреблении, так как не одобрял их; например, novissime и novissimum. (2) Ведь хотя и Марк Катон, и Саллюстий, и прочие [писатели] его эпохи весьма часто без разбора пользовались этим словом, и даже многие весьма ученые мужи писали его в своих книгах, он, кажется, все же воздерживался от него, полагая его чуждым латинскому языку, поскольку Луций Элий Стилон, [1857] бывший ученейшим человеком того времени, избегал употребления этого слова как нового и нехорошего.
Потому я решил, что следует привести также то, что Марк Варрон думал об этом слове, словами самого Варрона из шестой книги „О латинском языке“, посвященной Цицерону. „Вместо extremum (в конце концов, наконец), — говорит он, — повсеместно стали говорить novissimum, чего на моей памяти избегали как Элий, так и другие старые авторы, поскольку слово было слишком необычным; что до его происхождения, то как от vetus (старый, древний) — vetustius (старше, древнее) и veterrimus (старейший, древнейший), так и от novus (новый, ранний) произведены novius (новее, раньше) и novissimus (новейший, самый ранний)“. [1858]
Избранный фрагмент из книги Платона под названием „Горгий“ о поношениях со стороны ложной философии, с которыми нападают на философов незнающие благ подлинной философии
(1) Платон, человек, ревностно приверженный истине и всегда готовый всем ее открыть, то, что, бесспорно, можно утверждать о тех праздных и невежественных [лицах], под прикрытием имени философии проводящих время в бесполезном досуге и в шепоте и уединении, [1859] высказал, пусть от имени персонажа не авторитетного и не достойного, однако искренне и чистосердечно. (2) Ведь хотя Калликл, [1860] устами которого он это произносит, и возводит на философов позорные и бесчестные [обвинения], не зная истинной философии, все же следует принять сказанное с тем, чтобы мы понимали, что нам исподволь напоминается, дабы мы сами не заслужили такого рода упреки и не подменяли уважение и приверженность философии бездельной и суетной праздностью.
(3) Я выписал из сочинения под названием „Горгий“ слова самого Платона на эту тему, не решившись их перевести, поскольку латинская речь [вообще], а тем более моя, совершенно не могут приблизиться к их своеобразию: (4) „Да, разумеется, есть своя прелесть и в философии, если <заниматься ею умеренно и в молодом возрасте, но стоит задержаться на ней дольше, чем следует, и она погибель для человека! (5) Если даже ты очень даровит, но посвящаешь философии более зрелые свои годы, ты неизбежно останешься без того опыта, какой нужен, чтобы стать человеком уважаемым. (6) Ты останешься несведущ в законах своего города, в том, как вести с людьми деловые беседы — частные ли, или государственного значения, безразлично, — в радостях и желаниях, одним словом, совершенно несведущ в человеческих нравах. (7) И к чему бы ты тогда не приступил, чем бы ни занялся — своим ли делом, или государственным, ты будешь смешон, так же, вероятно, как будет смешон государственный муж, если вмешается в наши философские рассуждения и беседы>“. [1861] [8, 9]
(10) Немного далее он добавляет следующее: „<Самое правильное, по-моему, не чуждаться ни того ни другого. Знакомство с философией прекрасно в той мере, в какой с ней знакомятся ради образования, и нет ничего постыдного, если философией занимается юноша. (11) Но если он продолжает свои занятия и возмужав, это уже смешно, Сократ, и, глядя на таких философов, я испытываю то же чувство, что при виде взрослых людей, которые по-детски лепечут и резвятся. (12) Когда я смотрю на ребенка, которому еще к лицу и лепетать и развиться, мне бывает приятно, я нахожу это прелестным и подобающим детскому возрасту свободного человека, (13) когда же слышу маленького мальчика, говорящего вполне внятно и отчетливо, по-моему, это отвратительно — мне это режет слух и кажется чем-то рабским. (14) Но когда слышишь, как лепечет взрослый, и видишь, как он по-детски резвится, это кажется смехотворным, недостойным мужчины и заслуживающим кнута. (15) Совершенно также я отношусь и к приверженцам философии. (16) Видя увлечение ею у безусого юноши, я очень доволен, мне это представляется уместным, я считаю это признаком благородного образа мыслей; того же, кто совсем чужд философии, считаю человеком низменным, который сам никогда не найдет себя пригодным ни на что прекрасное и благородное. (17) Но когда я вижу человека в летах, который все еще углублен в философию и не думает с ней расставаться, тут уже, Сократ, по моему мнению требуется кнут! (18) Как бы ни был, повторяю я, даровит такой человек, он наверняка теряет мужественность, держась вдали от середины города, его площадей и собраний, „где прославляются мужи“, по слову поэта;
