Атосса - [5]

— Хорошо, Ардис, я дам тебе всё, что ты просишь, я дам тебе больше, если ты будешь доставлять мне нужные сведения, но да хранят тебя боги, если вздумаешь обмануть и предать меня. Тогда лучше бы тебе не родиться!

— Вот это речь почтенного человека и испытанного торговца. Будь спокоен, Никодем, я знаю, что ты лев и способен даже в момент агонии задушить в когтях такого пигмея, как я. Я не рискну играть с тобой. Будь здоров и готовь три таланта золота.

III

Слух о прибытии Никодема, первого богача Милета, облетел оба берега. Все знали, что тканями, которыми он снабжал Аттику и Пелопоннес, можно было устлать Босфор, а зерном, вывозимым из Скифии, накормить целое войско. Многие давно добивались его благосклонности и теперь, надев чистые одежды, спешили к нему на корабль. Тираны, лично знавшие Никодема, отправили посланцев, чтобы приветствовать его, поднести дары и получить в ответ еще более ценные подарки. Корма триэры наполнилась оливковыми и пальмовыми ветками, присланными в знак мира и дружбы.

Прибыл посланный от Мильтиада, владетеля Херсо-неса Фракийского. Он привез серебряную рыбу с глазами из изумруда и с перламутровым хвостом. Простершись на палубе, посланный молил почтить своего господина и посетить шатер его на фракийском берегу.

С наступлением сумерек Никодем отправился.

Красивый Мильтиад уже стоял, окруженный свитой рабов, и, взяв гостя за руку, провел в палатку. Там, возлегши за столом, они вспоминали дружбу отцов, собственную юность, как еще совсем недавно, радостные и гордые шагали в афинских рядах, готовые отразить ненавистного Гиппия.

— Мы не были афинянами, Мильтиад, и Гиппий не угнетал нас, но мы боролись с ним потому, что ненавидели всякую тиранию. Не мечтали ли мы, изгоняя его из Афин, изгнать когда-нибудь из Ионии и его варварского покровителя? А теперь?.. Не одна Иония, но вся Эллада станет завтра добычей деспота и ты, Мильтиад, устилаешь его путь своими одеждами.

Мильтиад опустил голову.

— Я уже думал об этом... Увы! Что могу сделать я для Эллады? Выступить с горстью людей? Сжечь мост и обречь на варварское разорение всё побережье и твой родной Милет?

— Наша отчизна погибнет из-за безукоризненно правильного умения мыслить, — воскликнул Никодем. — Надо выступить, а потом раздумывать. У меня нет войска и нет кораблей, — одна триэра, — но я выступил, я иду на врага. Милет мой для меня не существует, там не осталось ни моего дома, ни моих богатств; всё, чем я владел, находится здесь на триэре. Ее палуба — площадь первого в мире государства, объявившего войну деспоту. Ты назовешь мое предприятие безумием, быть может, это так, но когда я услышал о невероятном замысле нашего владыки, я счел это еще большим безумием и, не колеблясь, противопоставил ему свое собственное. Которое победит? Одно знаю: нет случая более удобного, чтобы избавить мир от деспота. Знаю также, что если его поход увенчается успехом, Эллада погибнет.

Никодем задумался. Вино его из чаши тихо лилось на ложе. Мильтиад позвал флейтистов и танцовщиц, на гость продолжал оставаться рассеянным. Тогда он велел принести серебряный лекиф искусной работы и поднес в дар Никодему. Тот безучастно рассматривал его, слегка повернув голову. Лицо его внезапно оживилось, он схватил блестящий сосуд и любуясь воскликнул:

- Лучшего подарка ты не мог мне сделать, Мильтиад.

Из гладких стенок лекифа выступали округлости женщины, ноги которой сливались в змеинный хвост, крутившийся упругими кольцами. За спиной стояла четверка лошадей, а лицом она обращалась к могучей мужской фигуре с луком и стрелами в руках. То был приход Геракла в пещеру Ехидны в поисках украденных кобыл. Прищурив глаза, Никодем всматривался в косматую злобную голову женщины-змеи.

— Она достойная праматерь этих варваров! Волосы у нее были желтые, как солома, а глаза цвета озерной воды. Но какие молнии могут метать эти глаза! Мы, эллины, никогда на это не способны, черные глаза ассирийцев просто жестоки, а вращающий белками эфиогт смешон. Только эти бездонные водяные глаза способны рождать первобытный гнев. Наполни сосуд лучшим вином, Мильтиад, и выпьем за великое потомство Геракла и Ехидны. Не ему ли ныне надлежит спасти мир?

Мильтиад покачал головой.

— Ты скоро излечишься от своей болезни. Твои белоглазые варвары обречены, и мне грустно, что ты стремишься разделить их судьбу. Останься, пока не поздно.

Ты, Мильтиад, преувеличиваешь силы царя и преуменьшаешь доблесть варваров. Не от них ли пал всемогущий Кир?

Мильтиад стал уверять, что теперешние скифы не те, которые некогда уничтожили Кира. Те жили на другом конце света, в стране кассиев, они были смуглые, с раскосыми глазами. То были знаменитые Енареи, которых оскорбленная Афродита Целестинская поразила ужасной болезнью. Тот народ был могущественный, он опустошил Сирию, сокрушил Ниневию, но боги рассеяли его и ныне о нем ничего не слышно.

— Тот народ существует, Мильтиад, и я его скоро увижу. Это те же скифы. Они многочисленны, как степная трава, и обитают во всех концах земли. Киру пришлось иметь дело с одной их частью. Ныне они встанут, как небесная гроза, и новому Киру суждено испытать судьбу своего предка. Я верю, что его длинноволосая голова тоже будет брошена в кожаный мешок, наполненный собственной кровью.