Атосса - [28]

Он узнал, что царю пришла стрела с зарубками, крестиками и крючками. Острие ее было окрашено ярко красным. Она пришла с берегов далекого Истра и находилась в пути два дня и две ночи. Ее вихрем несли по степям от становья к становью, не задерживая ни минуты. Навстречу мчавшемуся гонцу выводили свежего коня и лучший наездник выхватывал у прибывшего стрелу, чтобы нести до следующей стоянки. Ночью вестники скакали с пучками пылавших трав, издали будили селения пронзительным криком. Стрела возвещала приход врага.

Во все концы поскакали всадники с красными лоскутьями на копьях. По ночам пылали снопы сухой травы. Не успевал догорать один, как вдали желтой звездой вспыхивал другой, потом третий и огненная весть в несколько мгновений проходила необозримые пространства.

Но Скопасису хотелось, чтобы каждый знал, что эта война не такая, как все. Он велел принести котел Дангаза и пустить по становьям. Десять человеческих жизней тому назад, при нашествии полюлюдей, полурыб Дангаз звоном этого котла собрал скифскую землю и истребил врага. Никодем поцеловал священный котел из позеленевшей бронзы с трудно различимыми узорами по краям и вдел в его короткое ушко золотое кольцо. С табунами, кибитками, с воинами, женами и детьми шли к Скопасису вожди подвластных кочевий.

— Скоро ты не увидишь травы вокруг становья, — сказали Никодему, — всё покроется людьми, и тогда ты узнаешь, какова мощь нашего царя.

Ему велели показать свою руку. Она представляла гноящуюся слизистую рану. Знахари и заговорщики каждый день колдовали над нею — шептали, поплевывали, присыпали золой, но боль не проходила. Рука стала испускать зловоние и загнивать. Тогда пришел человек с безбородым красным лицом, на котором, как два гусиных пера, белели брови, скрывавшие оловянные, ко всему безучастные глаза. Это был Сибера.

Они сели на коней и выехали из становья. Никодем не узнал степи. Всё рыжее и черное пропало; яркая ликующая зелень захлестнула равнину от края до края. Никогда он не видел такого обилия травы. Сибера чему-то усмехался, бормотал, кричал коростелем, свистел, как суслик. Из травы ему отвечали. Он звонко тявкнул, когда впереди мелькнуло что-то желтое. Поднялась острая мордочка.

— Ты не лисица, — сказал ей Сибера, — ты дочь шмеля и серой рыси, ты мне не скажешь про овечий корень!

Потом он остановился перед беленьким цветочком, объехал три раза и, свесившись с седла, завязал узлом верхушки стеблей, стоявших подле. Он спрашивал про овечий корень у земляного зайца, у жаворонков, у летучей коровки, севшей на гриву коня. Нагнувшись к траве, поднял за уши маленького зверька и пока тот пищал и мотал лапками, напевал песенку. И у него спросил про овечий корень, а потом пустил в траву.

Неизвестно откуда взялись могучие быки с белыми полосами вдоль хребтов. Когда Сибера фыркнул и быки повернули головы, Никодем замер от восхищения при виде необъятной ширины рогов, стремившихся охватить весь мир. Он провожал их взглядом, пока быки не превратились в неразличимые точки. Мелькнуло стадо пасущихся белых овец. То были камни. Сибера сошел с коня и начал срывать стебельки и листья. Он их нюхал, озирался по сторонам, ползал по земле, искал так долго, что Никодем, забыв про него, предался своим размышлениям. Очнулся, когда Сибера предстал перед ним, держа желтый, как зуб, корень. Он разрезал его и положил Никодему на гноящуюся ладонь. В первое мгновение Никодем чуть не вскрикнул от боли, но потом почувствовал облегчение и на обратном пути впал в сладкую дремоту. Он спал всю ночь, весь следующий день и еще одну ночь, а когда проснулся, его позвали на пир к царю.

VI

В бронзовых котлах по всему становью варилось мясо, залитое молоком или ягодным соком с прибавлением душистых трав. Жарились туши кабанов, быков, сайгаков. Жирные дрофы завертывались в сырую глину, клались в огонь, откуда их доставали потом в виде больших желтых камней. Когда разбивали глиняную скорлупу и отдирали вместе с приставшими к ней перьями, разливался сладкий аромат птицы, зажаренной в собственном жиру. Везде громоздились меха с кобыльим молоком.

На поляне выстроились ровным кольцом наездники с копьями, щитами. Они торжественно пили из большой чаши, шедшей по кругу. Молодые скифы, не успевшие убить ни одного врага, стоя поодаль, с завистью смотрели на почетную чашу. Когда она обошла весь круг, воины сошли с коней и уселись на разостланные бараньи и конские шкуры. Внесли яства. Толпа женщин, детей, калек, глазевшая на пирующих, как на богов, громко запела:

- О, кобылы! О, матери кобылы!

Что было бы, если бы вы

Не стали давать молока!

Но самые почетные гости пировали с царем в палатке. То были воины, чьи имена знала вся Скифия. А также вожди подвластных племен. Они прибыли в сопровождении легких дружин, опередив на несколько дней свои медленно движущиеся орды.

Среди прибывших многие не любили Скопасиса, боялись и втайне мечтали о переходе к Иданфирсу. В прошлом они вступали со своим властителем не в одну кровавую битву, но всегда бывали побеждаемы и смирялись. Были и такие, что не желали признавать ни Скопасиса, ни Иданфирса. На той части степей, где изначала кочевали их племена, они считали себя царями и за Скопасисом признавали только первенство и старейшинство. В этот приезд они согласились не носить в его присутствии золотых шапок и золотых чаш у пояса. Впервые в их собрании он один выступал с этими знаками царского достоинства.