Атомный экспресс - [35]

– Ты чем тут занимаешься? – спросил он.

Я тряс головой, не в силах ответить. Сержант схватил меня за волосы и приподнял лицо.

– У тебя что – гемофилия? – спросил он с оттенком отвращения и легко оттолкнул меня от себя.

– Не знаю, – ответил я, когда боль стала потихоньку отпускать. – Кровотечение внезапно открылось.

– Иди в уборную! – приказал он мне и покосился на простыню, усеянную алым горошком, на которой я стоял.

– Пустяки, – ответил я, боясь сойти с простыни. – Сейчас все пройдет. Наверное, я слишком резко встал на ноги.

Сержант, может быть, удовлетворился бы этим ответом, но за его спиной неожиданно показался Филин. Заталкивая телефон в карман брюк, он отодвинул сержанта в сторону и встал передо мной, с интересом рассматривая мое окровавленное лицо.

– Вы нарушили порядок, который я определил, и самовольно оставили купе, – сказал он устало и с легким укором, словно инспектор ГАИ отчитывал очередного нарушителя, число которых за последний час перевалило второй десяток. – А потому я не думаю, что вы теперь можете рассчитывать на наше понимание и благосклонность.

Он сделал то, чего я от Филина никак не ожидал. Он медленно приподнял руку, словно хотел коснуться своего уха, и вдруг с силой ударил локтем меня по носу. Третий удар по измученному месту – это уже было слишком. Я взревел зверем, угодившим лапой в капкан, и отлетел в противоположный конец купе, вдобавок ударившись головой о край стола. Страшная боль сверлом пронзила мою голову насквозь. Я стоял на четвереньках, и мне казалось, что через распухшие ноздри выливаются мозги. Словно в доказательство этого в голову полезли глупые и несвоевременные мысли о том, что в моем паспорте теперь придется менять фотографию, и Анна, встретив меня, может испугаться и не признать меня из-за совершенно изменившейся внешности.

– В умывальник не пускать, – сказал Филин сержанту. – Воды не давать. Пусть присыхает к простыням.

Эти ублюдки, оказывается, любили и умели издеваться. Боль и унижение, которые я пережил, почти начисто лишили меня страха и здравого разума. Сейчас я сам себе напоминал слегка подраненного быка, который вобрал в свое тело и впитал каждой клеткой ненависть к тореадору и, глядя на арену и трибуны кровавым взглядом, готовился крушить, дырявить, вспахивать и топтать все, что попадется ему под рога и копыта.

Мне показалось, что Филин уловил эту перемену, происшедшую во мне, и в его глазах загорелся интерес ученого к редкому природному явлению.

– Это хорошо, – сказал он, словно прочитал мои мысли. – Хорошо, что вы собираетесь бороться за свою жизнь. Вы напоминаете мне батарейку «энерджайзер», которая работает дольше обычных.

Они отошли от двери, и мне сразу стало легче дышать, хотя гнев распирал грудь изнутри, словно запал гранату. И после этого, думал я, опускаясь на корточки и собирая фотографии людей из списка «Б», Влад будет смиренно дожидаться, когда омоновцы отобьют нас у этих утонченных садистов? Дальше уже некуда. Мы будем все чаще получать по морде, пока не превратимся в кровоточащие отбивные, уже не способные без посторонней помощи выбраться из вагона. Пока не поздно, надо выбивать окна и прыгать из вагона!

Я устал держать полотенце под носом и повязал его на манер марлевой повязки хирурга, но стал больше похож на бандита из вестерна. Вот и хорошо, подумал я. К черту сомнения! Разговаривать с этими людьми можно только силой. Надо их убивать по одному или всех сразу – быстро и уверенно. К черту Милу со своей малопонятной, отдающей мертвечиной тайной!

Сунув папку с бумагами под платья, я закрыл чемодан и закинул его в нишу. Там что-то зашуршало, и я почувствовал, что чемодан не задвигается до упора, ему что-то мешает. Встав на диван, я нашел за чемоданом скомканный газетный сверток. Не спрыгивая на пол, я помял сверток, нащупав в нем тонкий прямоугольный предмет. Это оказался паспорт, обыкновенная «краснокожая книжица» старого образца. Я еще не раскрыл его, но уже догадался, кому он принадлежит.

«ТИХОНРАВОВА ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА», – прочел я на первой странице, перевернул ее и встретился взглядом с молодой и едва похожей на себя Милой. В шестнадцать, а затем в двадцать пять она была черноволосой, чернобровой худенькой девушкой с ярко выраженным восточным типом лица. Национальность – русская, место рождения – город Тырныауз Кабардино-Балкарской АО. Семейное положение, дети, особые отметки – это уже все не интересно. Конечно же, это она, думал я, снова возвращаясь к фотографии. И как мы с Владом сразу не догадались? Она же снимала очки, и трудно было ошибиться! Сработал стереотип: здесь, вдали от Москвы, среди дынь и верблюдов, в соседнем с нами купе, просто никогда не может оказаться депутат парламента Людмила Тихонравова, чьи лицо и цитаты часто мелькают на телеэкранах.

Это внезапное открытие радикально меняло мое отношение к Миле. Я аккуратно завернул в газету паспорт, подсунул его под чемодан, сел на диван и призадумался, чего уже не делал с того момента, когда первый раз получил по носу. Черт возьми! С личностью такой величины стоило считаться. Но что она делает в этом вагоне? В смысле, зачем она здесь? Какие интересы у депутата могут быть в Туркмении? И почему она так тщательно маскируется?