Атомный ангел - [63]

– Нет, мужик, Тзенонга не было, ему пришлось вернуться в Англию.

Все правильно. Огомо не врал.

– Лукас, расскажи мне о Патрике Клири.

– Он ирландец. Больше ничего не знаю. Видел его только один раз. Хороший чувак. Он мне нравится…

Кажется, Огомо начал приходить в себя. Я приложил к его носу тряпку с хлороформом, и он немедленно вырубился. Я снял лейкопластырь и убрал шприц. Затем развязал его, раскатал рукав, надел на него куртку и перенес за руль его собственной машины. Взял один длинный гвоздь, купленный сегодня днем, и вогнал его в протектор шины на переднем правом колесе – так, чтобы шина не спустилась сразу, но и гвоздь не выпал бы.

Затем я вернулся к себе в машину, отъехал немного дальше по дороге, выключил мотор и фары и стал ждать. Через полчаса послышался шум заводимого двигателя, затем вспыхнули фары, и машина – по всей видимости, «Тойота» Огомо – двинулась назад, к Виндхуку. Я выбросил шприцы и тряпку в окно, в густые заросли. У Огомо, скорее всего, сейчас раскалывалась голова, и он пытался вспомнить, что же с ним случилось. Воспоминания были не из приятных. Вряд ли он помнил все, что наговорил, но, скорее всего, ясно понимал, что наговорил лишнего. Впрочем, беспокоиться было не о чем: упреки от товарищей за болтливость ему не грозили.

Я взглянул на часы. Прошло четыре минуты: пора. Не включая фар, я завел машину и двинулся вперед. Ехать было несложно, глаза мои уже привыкли к темноте. Я проехал с четверть мили и поднялся на холм. Немного впереди виднелись задние фонари машины – судя по всему, «Тойоты» Огомо. Я спустился с холма и включил фары. Когда поднялся на следующую горку, «Тойота» была от меня всего в нескольких сотнях ярдов: стояла на обочине, чуть накренившись вправо. Перед передним правым колесом склонилась с чем-то вроде отвертки в руках человеческая фигура. До нее оставалось всего сто ярдов: теперь я ясно видел, что это Огомо. Не сбавляя скорости, я ехал прямо на него. Он поднял голову в мою сторону – и снова вернулся к своему делу. Затем опять поднял голову, должно быть, удивившись, что я не пытаюсь его объехать; а в следующий миг, когда понял, что я несусь прямо на него на скорости шестьдесят миль в час, было уже поздно. Бампер «Датсуна» ударил его в грудь, фара – в лицо; машину сильно тряхнуло, послышался слабый треск – не громче звука, с каким перегорает лампочка, – и тело Огомо взлетело в воздух.

Я остановился проверить, но, в сущности, это не требовалось. И так понятно было, что он умрет, еще не коснувшись земли. Я оставил его лежать возле машины. Половина одиннадцатого; завтра в девять утра я уже буду лететь обратно в Лондон. На душе у меня было тяжело. Снова, думал я, белый человек пришел в Намибию, чтобы убить.

Глава 19

Комнату заполнял серо-сизый сигарный дым. Одни кольца дыма поднимались к лепному потолку, другие спускались к аксминстерскому ковру, третьи лепились к стенам или закручивались странными водоворотами перед огромным окном. Где-то за двойными створками этого окна, за ревом моторов и шуршанием шин по мокрой мостовой, за предрождественской суетой Лондона прятался человек, называющий себя Патрик Клири, – человек, которого мы должны были найти, и поскорее. Хорас Уэлли улетел отдыхать на Сейшелы; Бен Тзенонг сел в Оксфорде на «Теско-экспресс» и исчез. В кабинете царил настрой, напоминающий кабинет поверенного при оглашении завещания – и именно в тот момент, когда родственники, уже предвкушавшие богатое наследство, вдруг узнают, что покойник оставил по себе одни долги.

Директор МИ-5 вновь сунул сигару в рот, глубоко затянулся и выдохнул еще один густой клуб дыма. Руководитель Управления по атомной энергетике Великобритании, официально покойный, был занят рисованием в блокноте: рисовал коротышек с огромными носами. Быть живым мертвецом сэру Айзеку совершенно не нравилось, и он полагал, что с этой игрой пора заканчивать. С самого своего освобождения из «Ила» он не покидал здание на Карлтон-Хаус-террас. Никто снаружи – ни жена, ни дети – не знал, что он в Англии. Однако сэр Айзек согласился хранить тайну до четвертого января – и, хоть и неохотно, слово свое держал.

Я, прилетев накануне, еще не пришел в себя после смены часовых поясов, а лондонская промозглая сырость после намибийской жары как-то особенно тяжело меня поразила. О смерти Огомо не сообщалось на первых страницах газет – как видно, новость эта была не из тех, что способны создать сенсацию. Конечно, на некролог на первой странице «Таймс» он вряд ли наработал и все же, на мой взгляд, заслужил чего-то большего, чем две строчки в «Гардиан» на странице зарубежных новостей. Разумеется, писать по этому поводу возмущенные письма в «Таймс» я не собирался. Было у меня ощущение, что если б местные власти позаботились выяснить, что за машина его сшибла, и связали бы это происшествие с неким несуществующим немецким геологом, покойный Огомо удостоился бы чуть большего внимания прессы. Однако, учитывая, что за человек был покойный и что у них там за власти, едва ли они станут всерьез расследовать его убийство; а если и станут, скорее всего, придут к выводу, что это сделали какие-нибудь немецкие правые.