Атомные уходят по тревоге - [4]

Но где-то втайне каждая мечтает, что наконец ей удастся осуществить свои маленькие желания. Женщина есть женщина, и по-человечески понятно, как трудно все представлять в неопределенно далеком будущем, не имея почти ничего сегодня.

Лена не была в этом смысле исключением…

На улице накрапывал дождь, и резкий ветер с моря сбивал на мокрый асфальт литые желтые листья.

Сорокин был взвинчен и пытался успокоить себя: «Что, собственно, случилось?.. Вызывают в Москву. И раньше вызывали… Да, но не к главкому. Как ни крути, но в иерархической лестнице флота он не был той фигурой, с которой вот так, от нечего делать решил поболтать главком. Значит, дело серьезное».

Он чувствовал, что это не обычный вызов. Иначе, к чему вся эта таинственность? Когда вызывали для доклада, говорили, какие материалы подготовить. Здесь же сказали, что брать с собой ничего не нужно. Странный вызов… Впрочем, сколько ни ломай над этим голову, все равно до Москвы ничего не узнаешь…

Он не заметил, как дошел от штаба до своей каюты на берегу. Машинально достал ключ. Распахнул обитую коричневым дерматином дверь, раскрыл шкаф и вынул большой черный портфель.

Чемоданов он не любил, да и ни к чему сейчас был чемодан. Все нужное вполне уместится в портфеле.

Сорокин взглянул на часы: 14.30… Что же, можно отправляться и на аэродром…

2

Когда конструктор выходил из кабинета, Министр Морского Флота СССР Бакаев с помощником появился в приемной.

— Здравствуй, Виктор Георгиевич!

— Приветствуем коллег!

— Кажется, сегодня в ЦК «морской день». «Все флаги…»

— Судя по всему, — пошутил Бакаев, — нам уже здесь делать нечего. Вы выпросили все, что можно, и еще сверх того…

— Несчастные сироты, — иронически парировал конструктор. — Захватили все моря и океаны и еще жалуются. Нашим кораблям среди ваших танкеров и сухогрузов скоро негде будет повернуться…

— Растем помаленьку. Да и вы вроде бы не отстаете.

— Стараемся. Слушай, Виктор Георгиевич, сейчас товарищи вспоминали твой разговор с Черчиллем.

— В связи с чем?

— К слову. Когда говорили, как вырос флот, как окреп на морях.

— Был такой разговор.

— Расскажи.

— У меня до приема еще минут двадцать. Пойдем…

Они вышли в коридор, устланный мягкой ковровой дорожкой…

— Который из них Бакаев? — Черчилль повернул голову в сторону помощника, двигавшего его кресло-каталку.

— Вот этот, сэр. Среднего роста. У колонны.

— Кажется, из крепких… Что ж, попробуем.

Увидев приближающегося к нему Черчилля, Бакаев извинился перед собеседниками и пошел ему навстречу.

— Извините, что в таком виде. — Черчилль развел руками. — Болезни безжалостны… Но это не тема для разговора. Рад приветствовать коллегу. Да, да, коллегу. Право же, я тоже кое-что сделал для флота Его Величества.

Премьер явно искал интимно-профессиональных точек соприкосновения.

— Мы знаем об этом и ценим ваши усилия. — Бакаев пожал протянутую руку собеседника и совсем не ощутил в ней старческой дряблости. Рукопожатие Черчилля было крепким, энергичным, живым. — Мы знаем вас как человека, немало сил отдавшего флоту. Так что ваша самокритика только делает честь вашей скромности.

Черчилль глухо засмеялся:

— О! Это типично русское слово — «самокритика». Как это у вас: «развивать критику и самокритику…» Так, кажется. К этому вас призывал премьер Сталин.

— Почему Сталин? Это закон нашей жизни. С ним легче идти вперед.

— Я не хотел обидеть Сталина. Мне приходилось с ним встречаться. Это человек необыкновенной воли, выдержки, государственного таланта. Я пишу об этом в своих записках.

— Рад слышать от вас это.

— Ладно… Так нам недолго начать и политическую дискуссию. Но мы встретились не ради нее. Я действительно рад вас видеть. Так вы тот самый министр, который хочет сделать Россию морской державой?

— Разве Россия недостойна этого?

Черчилль улыбнулся. Он не был наивным человеком и предполагал, что его акция вряд ли завершится успехом. Но он, проживший жизнь в сложнейшей политической игре, где ставками были смерть и война, предательство и кровь, он не был бы Черчиллем, если бы по крайней мере, прежде чем уступить ход, не попытался сбить противника и спутать игру. Люди — разные, и, кто знает, что может дать, казалось бы, самая что ни на есть авантюристическая партия.

— Кто вы по профессии?

— Можете считать меня, как и себя, морским волком. Моя жизнь с одиннадцати лет связана с морем.

— Это прекрасно. Мы, англичане, морская нация. И ценим племя моряков… Хотя, — Черчилль раскурил сигару, — и в России нет смысла создавать флот. Она — сухопутная страна…

— Это, видимо, точка зрения господина Черчилля? Насколько я помню, он ее уже не раз высказывал. Правда, в более резкой форме: «Россия — континентальная страна, ей нечего лезть в морские державы…» Кажется, так?

— А вы, русские, злопамятны. Я это действительно сказал в парламенте в сорок шестом году. И я продолжаю так думать сейчас. Тогда, в сорок шестом, когда вы приехали в Лондон, чтобы принять участие в разделе трофейного флота, наша позиция и определилась такой точкой зрения.

— Точка зрения, выгодная для Англии и неприемлемая для Советского Союза. Я хорошо помню те события. Тогда понадобилось личное вмешательство Сталина, чтобы наше государство получило справедливую компенсацию за потери своего флота в годы второй мировой войны.