Атлас. Личная библиотека - [7]

Перекрестки

Перевод Б. Дубина

Здесь будет изображение одного из углов на улицах Буэнос-Айреса. Все равно какого. Может быть, того, на пересечении улиц Чаркас и Майпу, где мой дом; я воображаю его, населенный моими призраками, и никак не могу найти ни выхода, ни входа, а только снова и снова пересекаю перекресток. А может быть, это будет угол напротив, там, где теперь высокое здание с двускатной крышей, а до того был длинный особняк с цветочными горшками на балконе, а еще раньше – дом, о котором я ничего не знаю, а во времена Росаса – усадьба с выложенной кирпичом дорожкой и грунтовой улицей. Может быть, это будет угол того сада, в котором ты нашел рай. Может быть, угол кондитерской на площади Онсе, где Маседонио Фернандес, так боявшийся смерти, уверял нас, будто умереть – самая заурядная вещь из тех, что приключаются с каждым. Может быть, угол той библиотеки в квартале Альмагро Сур, где я открыл для себя Леона Блуа. Может быть, один из тех углов без забегаловки внизу, которых остается все меньше. Может быть, это будет угол того дома, куда мы с Марией Кодамой внесли плетеную корзину с маленьким абиссинским котом, носившим имя Один и только что пересекшим океан. Может быть, угол с деревом на нем, которое так никогда и не узнает, что оно – дерево, но осеняет нас тенью. Может быть, один из бесчисленных углов, которые в последний раз видел Леандро Алем перед дверцей тесной кареты и за секунду до выстрела, оборвавшего его жизнь. Может быть, угол той книжной лавки, где я, с разрывом во много лет, открыл для себя две истории из философии Китая. Может быть, угол на пересечении улиц Эсмеральда и Лавалье, где умер Эстанислао дель Кампо. Это может быть любой из углов, на которые щедра неохватная шахматная доска. Это могут быть они все и тем самым их невидимый прообраз.

Гостиница в Рейкьявике

Перевод Б. Дубина

В жизни бывают мелочи, которые переживаешь как нечаянный подарок.

Я только что поселился в гостинице. И, окруженный, как обычно, светлым облаком, которое только и видят глаза слепого, обследовал свой незнакомый номер. Погладил чуть неровные стены и, огибая мебель, нащупал большую круглую колонну. Она была такой широкой, что я с трудом обхватил ее руками и еле сумел соединить пальцы. Почему-то я вдруг понял, что она белая. Твердая и мощная, она поднималась к невысокому потолку.

Несколько секунд я ловил в себе странное чувство, которое дарят вещи, напоминающие изначальный образ. И вдруг понял, что испытываю ту первозданную радость, которую ощутил, когда мне открылись чистые формы Евклидовой геометрии: цилиндр, куб, шар, пирамида.

Лабиринт

Перевод Б. Дубина

Это критский лабиринт. Критский лабиринт, в центре которого Минотавр. Критский лабиринт, в центре которого Минотавр – Данте представлял его быком с головой человека – и по чьим каменным дебрям плутало уже столько поколений. Критский лабиринт, в центре которого Минотавр – Данте представлял его быком с головой человека – и по чьим каменным дебрям плутало уже столько поколений, как плутали по нему и мы с Марией Кодамой. Критский лабиринт, в центре которого Минотавр – Данте представлял его быком с головой человека – и по чьим каменным дебрям плутало уже столько поколений, как плутали по нему и мы с Марией Кодамой сегодня утром и как продолжаем плутать по дебрям другого лабиринта, времени.

Острова Эль-Тигре

Перевод К. Корконосенко

Никакой другой город, насколько мне известно, не граничит с тайным архипелагом зеленых островов, которые уходят и теряются в неверных водах столь медленной реки, что литература привыкла называть ее неподвижной. На одном из этих островов, которого я не видел, покончил с собой Леопольдо Лугонес, – возможно, он впервые в жизни почувствовал себя наконец-то свободным от таинственной обязанности подыскивать метафоры, прилагательные и глаголы для всех вещей на свете.

Много лет назад архипелаг Эль-Тигре дарил мне образы – наверняка ошибочные – для малайских и африканских эпизодов из книг Джозефа Конрада. Эти образы помогли мне воздвигнуть памятник – определенно, менее долговечный, чем бронза нескончаемых воскресений. Я вспомнил Горация, который до сих пор остается для меня самым загадочным из поэтов, потому что строфы его обрываются, а не заканчиваются, к тому же они не связаны между собой. Вполне допустимо, что его классический разум добровольно воздерживался от экспрессии. Я перечитываю написанное и с горькой и сладкой печалью убеждаюсь: все вещи на свете приводят меня к какой-нибудь цитате или книге.

Фонтаны

Перевод Б. Ковалева

Среди прочего, Леопольдо Лугонес оставил нам следующие чеканные строки: Я горец – и мне ли не знать: для души нет дружбы ценней дружбы камня.

Я не знаю, имел ли право Лугонес называть себя горцем, но это сомнение географического характера куда менее важно, чем эстетическая эффективность определения.

Поэт заявляет о дружбе человека и камня; я же хочу обратиться к другому типу дружбы, более существенному и загадочному, – дружбе человека и воды. Она более существенна, поскольку мы созданы не из плоти и крови, а из времени и быстротечности, очевидной метафорой которых служит вода. Об этом говорил еще Гераклит.