Атлантида - [202]
И вот веселый парусный мастер лежал с искаженным распухшим лицом, и его угасший взор был словно бы с укором устремлен в небеса, он словно бы обвинял судьбу в коварстве. С его одежды лилась вода, из карманов натекли черные лужи. Когда его укладывали на носилки, на лед из карманов высыпалась пригоршня медяков.
Три мертвые тела были опознаны и доставлены к дому Кильблока.
Дверь оказалась запертой, в окнах не горел свет. В доме лаяла собака, но, сколько ни стучали, никто не отворил. Один рыбак пробрался через окно в темную горницу, его фонарь слабо осветил помещение — все было пусто. Под несмолкающий лай маленькой коричневой собачки рыбак прошел, громко шаркая мокрыми сапогами, через комнату к низкой дверке, которую, не долго думая, вышиб. Удивленный возглас вырвался у него.
Посреди темного закутка сидела древняя старуха, она задремала, склонившись над зеленым ящиком, который открытым стоял перед ней на полу и был полон золотых, серебряных и медных монет. Правую руку старуха глубоко запустила в эту кучу денег, левой подпирала щеку. От жалкого фитилька догоравшей лампы над ее головой с редкими волосами струился тусклый сумрачный свет.
СКАЗКА
В сказке веймарского Олимпийца[159] повествуется сначала о реке скорби — я бы назвал ее вернее бурным потоком, — об одном старце-лодочнике, в котором угадывается нечто тождественное веймарцу, и о двух очаровательных юношах, точнее о блуждающих или, как еще говорят, о мерцающих огоньках.
Эти три образа, конечно же, бессмертны, подобно тому как бессмертна земля, коей обитателями они являются, как бессмертна та бурная река и тот челн.
И вот однажды все повторилось снова, так, как было в той сказке: перевозчик, устав от тягот прошедшего дня, лежал в своей хижине и спал, под утро разбудили его те самые молодые люди, они, дескать, спешат — разве блуждающие огоньки могут что-нибудь делать без спешки? — и хотят поскорее перебраться на тот берег, — странно было бы, если бы они не хотели этого, согласился он на те уговоры и перевез их через реку.
И на сей раз непоседы принялись озорничать, того и гляди утлое суденышко перевернется. И, как прежде, рассмеялись они звонко, когда мудрый старец попытался их урезонить, мол, не ко времени затеяли они свои проказы. И вот, когда был челнок уже на середине реки, услышали они, как им вслед кричит кто-то, просит захватить с собой. Недовольны были огоньки тем, что повернул свой челн перевозчик к берегу и взял древнего седовласого старца, тот ему сунул мелкую монетку и, ни слова не сказав, сел в лодку. Показался этот старец огонькам чудаком каким-то, и чудачество сие нашли они весьма потешным. И действительно, одет он был совсем не по моде, не то что сами огоньки, ноги босы-голы, вместо платья подобающего — ряса какая-то, траченная молью, тараканами попорченная. По лицу его видно было, что давненько обходился он без цирюльника, и являл собою старец этакий живой анахронизм, и казалось даже — так решили по крайней мере его спутники-балагуры, — что немножко не все у него дома, да и дома-то, пожалуй, нет ни на том берегу, ни на этом.
Так вот плыл тот челн по течению, плавно, мерно катились волны, и завязалась между старцем и перевозчиком беседа. Непонятна она была огонькам, шла беседа та на языке им вовсе неведомом, это злило их необычайно и разжигало любопытство; но как ни крути, не дано им было той речи понять. И действительно, было в той беседе, судя по всему, много загадочного и неясного:
— Что, уже подошло время? — спросил перевозчик.
— Да, — отвечал старец.
— Тебя это печалит? — снова вопрос перевозчика.
— И да, и нет, — был ответ странника.
— Но ведь знаешь, и господь Бог, не ведающий страданий, должен отказаться от счастья.
— Что думаешь обрести ты на том берегу?
— Ах да, ведь с нами еще и огоньки.
— Похоже на то, что им весь мир дом родной.
— Думаю, что да. Единственное, что утешает, — они ведь повсюду излучают свет. Хотя мне самому полезнее целительный воздух, который разливается повсюду в той стране.
— Отчего так, скажи мне?
— Нет там железа: кончился железный век! Не услышишь там, как грохочут машины, скрежещут колеса по рельсам; в небе птицы летают большие и малые — не слышно мощного гудения самолетов, и птицы к тому же не такие зловещие.
— Что-то я с того берега никаких птиц особенно не замечал, хотя, может, ты и прав, я обыкновенно кручусь у самого берега.
Огоньки принялись тут скакать и метаться, хохотать, веселиться, а потом спросили перевозчика:
— Что это старец такое говорил?
А потом они весьма бестактно ляпнули:
— Что ж из того?! Это были не птицы, а просто видения.
Перевозчик добрался как раз до середины потока, опустил он шест в воду, доставал тот ему только до плеча, опираясь на него изо всех сил, смог перевозчик с трудом миновать стремнину.
— Есть ли у тебя знакомые на том берегу? Будут ли рады они тебя видеть? — продолжал он расспрашивать старца.
— Многих там я увижу, и, конечно же, будут рады они встретиться со мною, нет сомнения в том.
— Но ведь это надежда, которая может быть обманчивой. Старое обрело там теперь новые формы. Ведь недаром говорят — что город, то норов.
Герхарт Гауптман (1862–1946) – немецкий драматург, Нобелевский лауреат 1912 годаДрама «Перед заходом солнца», написанная и поставленная за год до прихода к власти Гитлера, подводит уже окончательный и бесповоротный итог исследованной и изображенной писателем эпохи. В образе тайного коммерции советника Маттиаса Клаузена автор возводит нетленный памятник классическому буржуазному гуманизму и в то же время показывает его полное бессилие перед наступающим умопомрачением, полной нравственной деградацией социальной среды, включая, в первую очередь, членов его семьи.Пьеса эта удивительно многослойна, в нее, как ручьи в большую реку, вливаются многие мотивы из прежних его произведений, как драматических, так и прозаических.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.