Атлантида - [202]
И вот веселый парусный мастер лежал с искаженным распухшим лицом, и его угасший взор был словно бы с укором устремлен в небеса, он словно бы обвинял судьбу в коварстве. С его одежды лилась вода, из карманов натекли черные лужи. Когда его укладывали на носилки, на лед из карманов высыпалась пригоршня медяков.
Три мертвые тела были опознаны и доставлены к дому Кильблока.
Дверь оказалась запертой, в окнах не горел свет. В доме лаяла собака, но, сколько ни стучали, никто не отворил. Один рыбак пробрался через окно в темную горницу, его фонарь слабо осветил помещение — все было пусто. Под несмолкающий лай маленькой коричневой собачки рыбак прошел, громко шаркая мокрыми сапогами, через комнату к низкой дверке, которую, не долго думая, вышиб. Удивленный возглас вырвался у него.
Посреди темного закутка сидела древняя старуха, она задремала, склонившись над зеленым ящиком, который открытым стоял перед ней на полу и был полон золотых, серебряных и медных монет. Правую руку старуха глубоко запустила в эту кучу денег, левой подпирала щеку. От жалкого фитилька догоравшей лампы над ее головой с редкими волосами струился тусклый сумрачный свет.
СКАЗКА
В сказке веймарского Олимпийца[159] повествуется сначала о реке скорби — я бы назвал ее вернее бурным потоком, — об одном старце-лодочнике, в котором угадывается нечто тождественное веймарцу, и о двух очаровательных юношах, точнее о блуждающих или, как еще говорят, о мерцающих огоньках.
Эти три образа, конечно же, бессмертны, подобно тому как бессмертна земля, коей обитателями они являются, как бессмертна та бурная река и тот челн.
И вот однажды все повторилось снова, так, как было в той сказке: перевозчик, устав от тягот прошедшего дня, лежал в своей хижине и спал, под утро разбудили его те самые молодые люди, они, дескать, спешат — разве блуждающие огоньки могут что-нибудь делать без спешки? — и хотят поскорее перебраться на тот берег, — странно было бы, если бы они не хотели этого, согласился он на те уговоры и перевез их через реку.
И на сей раз непоседы принялись озорничать, того и гляди утлое суденышко перевернется. И, как прежде, рассмеялись они звонко, когда мудрый старец попытался их урезонить, мол, не ко времени затеяли они свои проказы. И вот, когда был челнок уже на середине реки, услышали они, как им вслед кричит кто-то, просит захватить с собой. Недовольны были огоньки тем, что повернул свой челн перевозчик к берегу и взял древнего седовласого старца, тот ему сунул мелкую монетку и, ни слова не сказав, сел в лодку. Показался этот старец огонькам чудаком каким-то, и чудачество сие нашли они весьма потешным. И действительно, одет он был совсем не по моде, не то что сами огоньки, ноги босы-голы, вместо платья подобающего — ряса какая-то, траченная молью, тараканами попорченная. По лицу его видно было, что давненько обходился он без цирюльника, и являл собою старец этакий живой анахронизм, и казалось даже — так решили по крайней мере его спутники-балагуры, — что немножко не все у него дома, да и дома-то, пожалуй, нет ни на том берегу, ни на этом.
Так вот плыл тот челн по течению, плавно, мерно катились волны, и завязалась между старцем и перевозчиком беседа. Непонятна она была огонькам, шла беседа та на языке им вовсе неведомом, это злило их необычайно и разжигало любопытство; но как ни крути, не дано им было той речи понять. И действительно, было в той беседе, судя по всему, много загадочного и неясного:
— Что, уже подошло время? — спросил перевозчик.
— Да, — отвечал старец.
— Тебя это печалит? — снова вопрос перевозчика.
— И да, и нет, — был ответ странника.
— Но ведь знаешь, и господь Бог, не ведающий страданий, должен отказаться от счастья.
— Что думаешь обрести ты на том берегу?
— Ах да, ведь с нами еще и огоньки.
— Похоже на то, что им весь мир дом родной.
— Думаю, что да. Единственное, что утешает, — они ведь повсюду излучают свет. Хотя мне самому полезнее целительный воздух, который разливается повсюду в той стране.
— Отчего так, скажи мне?
— Нет там железа: кончился железный век! Не услышишь там, как грохочут машины, скрежещут колеса по рельсам; в небе птицы летают большие и малые — не слышно мощного гудения самолетов, и птицы к тому же не такие зловещие.
— Что-то я с того берега никаких птиц особенно не замечал, хотя, может, ты и прав, я обыкновенно кручусь у самого берега.
Огоньки принялись тут скакать и метаться, хохотать, веселиться, а потом спросили перевозчика:
— Что это старец такое говорил?
А потом они весьма бестактно ляпнули:
— Что ж из того?! Это были не птицы, а просто видения.
Перевозчик добрался как раз до середины потока, опустил он шест в воду, доставал тот ему только до плеча, опираясь на него изо всех сил, смог перевозчик с трудом миновать стремнину.
— Есть ли у тебя знакомые на том берегу? Будут ли рады они тебя видеть? — продолжал он расспрашивать старца.
— Многих там я увижу, и, конечно же, будут рады они встретиться со мною, нет сомнения в том.
— Но ведь это надежда, которая может быть обманчивой. Старое обрело там теперь новые формы. Ведь недаром говорят — что город, то норов.
Герхарт Гауптман (1862–1946) – немецкий драматург, Нобелевский лауреат 1912 годаДрама «Перед заходом солнца», написанная и поставленная за год до прихода к власти Гитлера, подводит уже окончательный и бесповоротный итог исследованной и изображенной писателем эпохи. В образе тайного коммерции советника Маттиаса Клаузена автор возводит нетленный памятник классическому буржуазному гуманизму и в то же время показывает его полное бессилие перед наступающим умопомрачением, полной нравственной деградацией социальной среды, включая, в первую очередь, членов его семьи.Пьеса эта удивительно многослойна, в нее, как ручьи в большую реку, вливаются многие мотивы из прежних его произведений, как драматических, так и прозаических.
И. С. Лукаш (1892–1940) известен как видный прозаик эмиграции, автор исторических и биографических романов и рассказов. Менее известно то, что Лукаш начинал свою литературную карьеру как эгофутурист, создатель миниатюр и стихотворений в прозе, насыщенных фантастическими и макабрическими образами вампиров, зловещих старух, оживающих мертвецов, рушащихся городов будущего, смерти и тления. В настоящей книге впервые собраны произведения эгофутуристического периода творчества И. Лукаша, включая полностью воспроизведенный сборник «Цветы ядовитые» (1910).
Книга «Идиллии» классика болгарской литературы Петко Ю. Тодорова (1879—1916), впервые переведенная на русский язык, представляет собой сборник поэтических новелл, в значительной части построенных на мотивах народных песен и преданий.
Действие романа известного кубинского писателя конца XIX века Рамона Месы происходит в 1880-е годы — в период борьбы за превращение Кубы из испанской колонии в независимую демократическую республику.
«В одном обществе, где только что прочли „Вампира“ лорда Байрона, заспорили, может ли существо женского пола, столь же чудовищное, как лорд Рутвен, быть наделено всем очарованием красоты. Так родилась книга, которая была завершена в течение нескольких осенних вечеров…» Впервые на русском языке — перевод редчайшей анонимной повести «Геммалия», вышедшей в Париже в 1825 г.
Франсиско Эррера Веладо рассказывает о Сальвадоре 20-х годов, о тех днях, когда в стране еще не наступило «черное тридцатилетие» военно-фашистских диктатур. Рассказы старого поэта и прозаика подкупают пронизывающей их любовью к простому человеку, удивительно тонким юмором, непринужденностью изложения. В жанровых картинках, написанных явно с натуры и насыщенных подлинной народностью, видный сальвадорский писатель сумел красочно передать своеобразие жизни и быта своих соотечественников. Ю. Дашкевич.
В этот небольшой сборник известного французского романиста, поэта, мастера любовного жанра Франсиса Карко (1886–1958) включены два его произведения — достаточно известный роман «Всего лишь женщина» и не издававшееся в России с начала XX века, «прочно» забытое сочинение «Человек, которого выслеживают». В первом повествуется о неодолимой страсти юноши к служанке. При этом разница в возрасте и социальном положении, измены, ревность, всеобщее осуждение только сильнее разжигают эту страсть. Во втором романе представлена история странных взаимоотношений мужчины и женщины — убийцы и свидетельницы преступления, — которых, несмотря на испытываемый по отношению друг к другу страх и неприязнь, объединяет общая тайна и болезненное взаимное влечение.