Атлантида - [198]

Все хохотали.

— Парусный мастер, ну конечно, он! — веселился весь зал, а сам парусный мастер вновь, как уже не раз бывало, почувствовал себя героем праздника.

— Ничего на свете нет лучше, — закричал он среди всеобщей кутерьмы, — чем побыть вот так часок-другой покойничком! Но теперь хватит с меня, сыт по горло. Музыку давай, музыку, музыку!

За ним и остальные дружно завопили:

— Музыку! Музыку подавай! — шумели они, стараясь перекричать друг друга, и наконец, резанув слух, не в лад грянул оркестр.

Гам прекратился, все заходило ходуном, завертелось, закружилось вихрем.

Кильблок плясал, как одержимый. Он притоптывал ногами и вопил, перекрывая грохот оркестра.

— Знай наших, учись, как жить-то надо! — проревел он, лихо проносясь мимо, контрабасисту в ответ на его дружескую улыбку.

Марихен еле сдерживала крик боли, так Кильблок ее стиснул, она была едва жива. Казалось, ее мужа, пока он строил из себя покойника, что-то и впрямь задело за живое, и теперь он, словно действительно избежав гибели, изо всех сил цепляется за жизнь.

В перерыве, когда музыканты отдыхали, Кильблок накачивался спиртным и угощал друзей.

— Пей до дна, братцы, — проговорил он заплетающимся языком, — пустить меня по миру вам не удастся, старая-то наша — ух, богачка… У-ух какая бога-а-чка! — протянул он еще раз, подмигнул с важностью и неуверенно поднес к губам рюмку, до краев полную имбирной водки.

Веселье уже перевалило вершину и того и гляди могло пойти на убыль.

Мало-помалу народу в зале заметно поубавилось. Но Кильблок с женой и еще несколько так же настроенных приятелей не дрогнули и держались стойко.

Маленький Густав на сей раз был устроен превосходно — в темной передней, — уж он-то никак не мог помешать веселью.

Ушли и музыканты, тогда кто-то предложил поиграть в «Кому бог счастье пошлет», эта затея все понравилась: стали петь по очереди куплет за куплетом.

За игрой многие уснули, и Кильблок тоже.

Когда бледный и призрачный утренний свет просочился сквозь оконные занавески, все немного взбодрились. Протирая глаза, парусный мастер снова затянул песню с того куплета, на котором его сморил сон.

— Вот что, братцы, — сказал он, увидев, что все больше светает. — Домой никто не идет, понятно вам? Нечего! Тем более день на дворе.

Кое-кто возражал, дескать, хватит уже, пора и честь знать. Другие поддержали Кильблока.

Но чем же заняться?

Вспомнили о трактире «Сосновый бор».

— Точно, братцы, пойдем туда. Заодно устроим гулянье на вольном воздухе. Снег выпал, но это ерунда! Айда все в «Сосновый бор»!

— Гулять! Гулять! — закричали все и гурьбой кинулись на улицу.

Солнце встречало погожий воскресный денек. Словно огромный блестящий диск желтого металла, замерло оно средь угольно-черных стволов хвойного леса, который спускался к озеру в сотне-другой шагов от гостиницы. Пронизанные светом потоки золотистых пылинок струились меж деревьев, изливались из частых просветов между стволами и недвижными темными хвойными кронами, озаряя землю и небо красновато-золотым сиянием. Воздух обжигал холодом, снегопада не было.

На морозе все протрезвели, из одежды выветрился дух бального зала. Некоторые из тех, кто давеча возражал, не желая продолжать гулянье, теперь взбодрились и решили идти со всеми. Другие говорили, мол, все это прекрасно, но надо бы хоть переодеться, чтобы не позориться перед людьми. Спорить никто не стал, кроме того, несколько человек, в том числе Кильблок с женой, сказали, что им обязательно нужно заглянуть домой, проверить, не стряслось ли чего. Поэтому решили пока разойтись по домам, а в девять часов встретиться и отправиться на прогулку.

Кильблок и Марихен ушли первыми, и мало кто из их приятелей не поглядел вслед молодым супругам с завистью.

— Эй, все бы так жить умели, — в таком роде высказались те, что еще не разошлись, когда этот неугомонный парень с сынишкой на плече и рука об руку с женой, громко распевая, свернул с дороги и скрылся в лесу.

Дома все было в полном порядке. Лотта встретила хозяев радостным лаем, старая еще спала. Ей сварили кофе, разбудили ее и сообщили, что скоро опять уйдут. Бабка начала браниться, ни к кому прямо не обращаясь. Две новенькие денежки мигом ее утешили.

Мария, занятая переодеванием сына, вдруг учудила странную штуку.

— Ах ты господи, — сказала она, — довольно уж с нас, останемся лучше дома.

Кильблок вышел из себя.

— У меня голова болит и поясницу ломит, — не уступала жена.

— Эка невидаль, выпей крепкого кофе — и всю твою хворь как рукой снимет, — ответил Кильблок. Идти надо было, ведь это они с ней все и затеяли.

Кофе и правда помог. Густавхена переодели, все было готово, но тут к ним явился шкипер — ему понадобилось срочно, к завтрашнему утру, починить парус. Для буера «Мери», который завтра в полдень пойдет в большой регате, пояснил шкипер.

Парусный мастер от работы отказался. Ради нескольких жалких пфеннигов, которые можно заработать на такой починке, не стоило лишать себя воскресного развлечения.

Шкипер начал уверять, что денег не пожалеет, но Кильблок так и не согласился. Работать положено по будням, а в выходной, мол, и отдохнуть не грех.