Атлантида - [127]

— Вот тут-то я и не соглашусь с вами. К вашим услугам — великолепный корабль, вам выпало счастье открывать манящие земли и благословенные острова, а вы предпочитаете бросить штурвал, опустить паруса и крутиться на месте. Опомнитесь. Господь с вами! Поймите же наконец, каким достоянием, каким богатством вы обладаете! От меня вам его не скрыть. Но не убивайте в себе талант! Я же вижу: в вас таится сильная воля. Но вы чуть ли не пугаетесь собственной воли и, кажется, хотите вовсе заглушить ее. Дорогой Эразм Готтер, я должен сделать вам предупреждение с высоты тех десяти лет, коими разнюсь с вами в возрасте! Обратите взор к жизни, а не к смерти! Ведь может случиться совсем не то, что хочется. Если держать талант под спудом, рано или поздно угаснет и пропадет последняя искра.

В итоге этих словопрений Эразм отбился от предложения ставить «Гамлета», но дал согласие на доклад в замке.

— Кому же я все-таки обязан этим удовольствием?

— Обер-гофмейстер не принадлежит к числу ваших друзей, но в том, что поднимается волна всеобщей симпатии к вам, можно не сомневаться. Особо надо сказать о князе Алоизии, который проникся сердечной приязнью к вам после встречи в саду. Вы, вероятно, заметили, что вашу хозяйку, фрау Хербст, он зовет просто фрау Гертруда и что ее сын Вальтер — любимец князя. Давеча мы говорили об этом. Здесь, в семействе покойного смотрителя, вы не просто на хорошем счету, а это обстоятельство имеет немалый смысл, если добиваться расположения замка.

— Фрау Хербст, — сказал доктор Готтер, — поразительно умная женщина.

— Поразительно умная? Пожалуй, так.

— Есть в ней, я бы сказал, печальное обаяние, какая-то вдовья красота, не потускневшая до сего дня. Давно ли скончался смотритель? Пошел, так сказать, третий год траура. Простые черные одежды так ей к лицу. Впрочем, я вслед за принцем Гамлетом питаю к этому некоторую слабость. Однако, судя по всему, эта по-своему значительная женщина любила своего мужа сильнее, чем обычно бывает в жизни.

— Да, конечно. Она любила его, — сказал Оллантаг. — Печать некоторого трагизма — одно время он находился в лечебнице для душевнобольных — ложится и на вдову и еще более укрепляет эту любовь после смерти.

— Более приятного места для жизни, чем садоводство, — признался Эразм, — я не могу припомнить. Оно напоено прохладой и укрыто от палящего июльского солнца. Но это не единственная его прелесть и далеко не самая глубокая.

Послышался стук, в дверях появилась Паулина и с неизменной заботливостью спросила: подавать ли кофе в комнату или накрыть в саду?

— В моем распоряжении всего четверть часа, — сказал Оллантаг.

— Так что не будем менять места, фройляйн Паулина, — добавил Эразм, — и отведаем здесь восхитительный кофе хербстовской кухни.

Как только Паулина исчезла, Оллантаг вернулся к прерванному разговору:

— Вы говорили об особой прелести вашего местопребывания, я бы с удовольствием послушал об этом еще.

— Вы видели Паулину? — вопросом отвечал Эразм. — В ней заключено нечто невыразимое — что разлито в прохладном сумраке этого дома, так же как и в матери, и в Вальтере, и во мне. Здесь не царство тени, а некое промежуточное царство, оно не оторвано от земли и не погребено в ней. Под шатром листвы, крон и зарослей, защищающем от зноя, и в благодатной его тени образуется другая — душевная тень, осеняющая вдову и детей.

— А с Вальтером вы чем-либо занимались?

— Это необычайно милый мальчик. Он даже привязался ко мне. Не берусь судить, кем он в конце концов станет. Но сейчас он поражает какой-то загадочной умудренностью, я бы назвал его малолетним гением. Мы ходим с ним гулять. Он то и дело приносит мне какие-то ботанические диковинки. Мы устраиваем целые диспуты о «Гамлете», и он поражает своими по-детски чистыми, ничем не искаженными суждениями. На днях мы шли мимо церкви, и он повел меня на кладбище. Для него кладбища, надо полагать, обладают такой же парадоксально притягательной силой, как и для меня и для принца Гамлета. Но его, конечно, влекла прежде всего могила отца.

— Есть опасения, — сказал Оллантаг, — что мальчик, как говорят, не перенесет утраты отца. Он все время приходит на могилу, для него это стало настоящим культом.

— Порой я ловлю себя на странном поползновении — отвлечь мальчика от его бесконечного траура словами короля Клавдия, — сказал Эразм и добавил: — Разумеется, его необходимо отвлечь, иначе он обречен на серьезное душевное страдание. Я всеми силами пытаюсь предотвратить его.

Мальчик уже выпросил у могильщика бедренную кость и человеческий череп и пополнил ими свою остеологическую коллекцию. Эразм этому не препятствовал, так как Вальтер, имевший, возможно, склонность к истерии, обретал удивительно спокойную ясность ума во время своих научных увлечений.

Паулина принесла кофе. Выпили по чашке. Доктор Эразм Готтер еще раз со вздохом подтвердил свое согласие сделать в замке желаемый доклад, на том они и расстались с Оллантагом.

Слух о необычайной чести, оказанной заезжему молодому человеку, вскоре проник повсюду. Казалось, весь свет искал короткого знакомства с ним. Так стоило ли удивляться восторгу, охватившему Жетро, который без конца повторял: «А что я тебе говорил про Границ и его маленький двор?» — так же как и польщенному самолюбию Сыровацки, принявшего успех доктора Готтера и на свой счет в смысле воплощения идеи «Гамлета». Но визит властителя театра, самого директора Георги, явился той особой неожиданностью, которая сопутствует лишь крупному успеху и удостоверяет его подлинное значение.