Атлантида - [108]

Мисс Ева Бернс показала себя образцовой хозяйкой. Мало на свете людей, на долю которых выпал такой тщательный и бдительный уход, каким она окружила Фридриха. Чопорность и ложный стыд были, разумеется, чужды обоим врачам — и мужу, и жене. Этих же чувств была начисто лишена мисс Ева Бернс с ее сильными руками и ладонями скульптора, воспринимавшего обнаженное тело как нечто обыденное.

По ее совету Петер Шмидт посылал отцу Фридриха телеграммы о состоянии его здоровья, и последняя, благоприятная должна была несколько успокоить старика. Толстый конверт с его письмом, написанным до болезни Фридриха, она перехватила, так как предположила, что в нем содержатся подробности относительно печального конца Ангелы, и отослала его обратно с просьбой сохранить это послание до выздоровления сына. Она боялась, что в дальнейшем не сможет удержаться и расскажет Фридриху о существовании письма.

Кончалась третья или начиналась четвертая неделя болезни, когда мисс Ева Бернс получила от генерала благодарственное письмо. К сердечным приветам сыну от матери и отца он присовокупил проникновенные слова, посвященные славному доктору Петеру Шмидту, его супруге и мисс Бернс. Ей, писал генерал, он может сообщить, что бедняжка Ангела умерла неестественной смертью. Ее, как это полагается при таком заболевании, охраняли весьма бдительно, но даже при самом строгом наблюдении иногда случаются упущения.

Снег растаял. Фридрих медленно-медленно возвращался к жизни. В душе у него, как и в природе за окном, воцарялась нежность, и это было для него самого приятным открытием. Повсюду он ощущал покой. Лежа в чистой постели, поглядывая на качающиеся оловянные кораблики морских часов, он чувствовал себя защищенным, более того, обновленным и свободным от какой бы то ни было вины. Из тяжелых свинцовых туч грянула очистительная гроза, которая теперь уже лишь слегка погромыхивала, уходя все дальше и дальше за горизонт. А обессиленному человеку она оставила в дар тихую, богатую, щедрую радость жизни.

— Мощное извержение, насильственная терапия, — сказал Петер Шмидт, — все это избавило твое тело от вредоносных веществ.

— Жалко, что пения птиц не слышно, — заявил однажды Фридрих.

— Да, жалко! — сказала мисс Ева Бернс, открывая окно мансарды.

— Вы ведь говорили, — промолвил Фридрих, что там, на берегах озера Хановер, уже зеленеть начало. Весна идет! А без птичьей музыки — это глухонемая весна!

— Приезжайте к нам в Англию, — сказала мисс Ева Бернс. — Уж там-то вы птичек наслушаетесь!

Растягивая слова и подражая интонации приятельницы, Фридрих ответил:

— Лучше уж вы приезжайте в Германию, мисс Ева Бернс!

Наступил день, когда Фридрих должен был встать на ноги, но он сказал:

— А я не собираюсь вставать. Мне так хорошо в постели!

Фридриху и впрямь было неплохо в те дни, когда не было жара. Ему приносили книги, по глазам отгадывали все его желания. Петер Шмидт, фрау Шмидт или Ева Бернс рассказывали ему истории из газетной хроники местной жизни, если полагали, что это ему не повредит. У его постели установили микроскоп, и он вполне серьезно углубился в поиски бацилл в известных выделениях собственного организма, не смущаясь тем, что эта его деятельность дала пищу для многих шуток. Таким образом, ужасное заболевание помогло ему найти подходящий объект научного исследования, а заодно и приятное развлечение.

Однажды, когда Фридрих сидел, надежно «упакованный» в удобном кресле, он впервые спросил, не было ли письма от родителей. В ответ на это мисс Ева Бернс нашла выражения, которые его порадовали и успокоили. И тут она с удивлением услышала слова, слетевшие с его бледных уст:

— Убежден, что бедная Ангела лишила себя жизни! Итак, — продолжал он, — я выстрадал то, что пришлось на мою долю, и теперь не хочу отвергать руку, милостиво, если чувства меня не обманывают, протянутую мне. Хочу сказать, — добавил он, увидев по глазам мисс Евы, что она его не поняла, — что, несмотря ни на какие обстоятельства, я вновь доверюсь жизни.

Как-то мисс Ева Бернс завела речь о мужчинах, с которыми ее сводила жизнь. Едва слышимая жалоба на разочарование примешалась к этим рассказам. Через год, сказала мисс Ева, она отправится в Англию, чтобы посвятить себя воспитанию безнадзорных детей где-нибудь в деревне. Профессия скульптора ее, мол, не удовлетворяет.

Выздоравливающий спросил ее с открытой лукавой улыбкой:

— А не согласились бы вы, мисс Ева, взять под свою опеку одного большого трудновоспитуемого ребенка?

Петер Шмидт и Ева Бернс договорились никогда не упоминать имя Ингигерд Хальштрём. Но однажды Фридрих со словами: «О ком это?» вручил мисс Еве листок с такими стишками, написанными карандашом дрожащей рукой:

Нить порвалась — и почти без труда!

В сердце у нас пустота и вражда,

В рай не войти нам уже никогда —

Петр не откроет нам двери туда.

Темный сосуд меня влек, как беда,

Что в нем — вино или просто вода?

Все испарилось, увы, без следа!

Счастье сияло вдали, как звезда,

Тронул его — и ушло навсегда.[111]

Мисс Ева Бернс заметила, что юная танцовщица все еще занимает определенное место в мыслях Фридриха, и это ее задело.