Атаманский клад - [7]

Коца нащупал в заднем кармане брюк складную пику, он знал, что шестерки затарены оружием по полной программе, у кого под тулупом “Макаров” в солидоле, кто обзавелся американским кольтом. Близкая Чечня накормила всех, кого деньгами, кого оружием, а кого смертью до отвала на Северное кладбище. Коца не принадлежал к песьей породе, он значился валютчиком с чистым хвостом из уважаемой старой гвардии. Скирдач об этом не забывал, но Коца при подчиненных послал его подальше, к тому же готовился показать пику. Казак отвернул полу меховой куртки, выдернул из-за ремня пистолет Стечкина, направил в лоб валютчику. И получил железный удар в область печени, второй замах ребром ладони пришелся на кисть руки отморозка. Коца, подхватив на лету пушку, не снятую с предохранителя, сунул ствол в ухо казаку, согнувшемуся пополам, прохрипел вмиг осевшим голосом:

— Еще раз так сделаешь, твои мозги, хуторской выродок, некому будет подметать, — он соснул воздух через зубы. — Иди дань собирать с нищих земляков, торгующих пучками зелени. По червонцу с каждого на глотки свои луженые.

Валютчик вытряхнул обойму, и под взглядами остальных шестерок, не знающих что делать, бросил пугач под ноги отморозку:

— Гуляй, казачура, со мной подобные номера не проходят — у меня дед из терских. У-ух, какой я на вас злой.

Скирдач разогнулся, коротко подышав, сверкнул озверелыми зрачками. К нему подскочил один из шакалов, подобрал оружие, казак засунул его снова за широкий ремень:

— Давай обойму, — заикнулся было он.

— Заберешь у своего господина, — отрезал Коца.

— Я расскажу о тебе Слонку, передам и о твоем отказе, — отходя к остальным, обернулся отморозок. — Еще встретимся, не в степу живем.

— А я не поленюсь слетать в уголовку к самому Хозяину, — не остался валютчик в долгу. — Клиентов ему сдавать, стукач вонючий… За родного принял?

Скирдачу осталось лишь грызануть воротник тулупа. Группа покатилась дальше по периметру, наступать на горла слабонервным и менялам, принятым в бригаду недавно. Коца огляделся вокруг, стычка его не взволновала, потому что Скирдач напрашивался давно, значит, пришла пора проучить. Слонок промолчит, а Хозяин только хмыкнет, Коцу он знает, тот на коленях никогда не стоял. Валютчик сплюнул под ноги, денек выдался паршивым, он больше часа торчал сливой в заднице, а сдатчики словно забыли сюда дорогу. Неимущая лавина людей валила и валила мимо, казалось, эту вечную текучку остановить было невозможно. И вот объявился этот мужик с предложением, в которое невозможно было поверить.

Шестерок поблизости не было видно и Коца направился ко входу в магазин. Мужик, продолжая прояснять суть дела, зашаркал вслед за ним:

— Подальше от лукавого, в застенок где, — он смачно высморкался и шаркнул под носом грубым рукавом плаща. — Родитель мой, еще до Отечественной, купил просторный на высоком фундаменте дом, не мазанный, из мореного дуба, досками обшитый. В нем, сказывают, жил известный казак, пущенный в расход советской властью. Сами — то мы с Поволжья, нижегородские, в бесхлебные года перебрались на юга, я ничего не помню, сосунком был. После войны хутор разбежался, кто в город, кто в станицу Раздорскую, мы вовсе на отрубе остались. Ни току, ни газу, ни радива, школа за десять верст, какая учеба. Я подрос, в скотники подался, потом в пастухи. Да…

Они вошли в торговый зал. Коца отрешенно слушал историю жизни колхозника, ясную с первого момента, на ходу прикидывая программу дальнейших действий. Он понимал, что раскрутить дремучего сдатчика будет трудно, такие мужланы оказываются самыми строптивыми. Они, не поднимаясь в рассуждениях выше своего брюха, опираются на интуицию, развитую как у зверей. Шестое чувство не часто подводит, хотя и дохода не дает. Людей в магазине было немного, Коца протолкнул колхозника к окну с решеткой, под которым стоял покалеченный стол. Мужик выдернул из-за пазухи мешковину, развернул на столешнице и поднял голову. Четыре георгиевских креста, соединенных колодкой, казалось, только что отчеканили на императорском монетном дворе. Георгий Победоносец, восседая на коне, втыкал острие копья в шкуру трехголового Змия. Знака “?” перед числами не было, это говорило о том, что солдата полным георгиевским бантом наградили до первой мировой войны. Догадку подтверждали и небольшие на конусообразных крестовинах номера. Коца взялся за край холстины, прикоснулся к сокровищу, отозвавшемуся мелодичным звоном. Кресты первой и второй степени были золотыми, третьей и четвертой степеней серебряными. И вдруг понял, что допустил ошибку, мимика на лице пастуха, не спускавшего с него глаз, переменилось не в его пользу. На нем застыла жадность. Коца опустил мешковину, натягивая одновременно маску безразличия, потрогал ногтем серебряные медали “За храбрость”, “За усердие”. Затем взял золотое кольцо, оно оказалось не обручальным, а мужской именной печаткой с буквами, с бриллиантами идеальной чистоты по ноль-три, ноль-четыре карата в местах, где друг на друга нахлестывались золотые толстенькие веревочки. Печатка брызнула разноцветными искрами от скудного солнечного света, падающего через окно. Он разглядел буквы “Е” и “В”, положенные друг на друга, как у императрицы Екатерины Второй. А может она принадлежала Евлампию Воронцову, предводителю донских казаков, был на Дону такой атаман. Перстень оказался крупноватым даже для его пальцев, не столь изящных.