Атамановка - [3]

Атамановки.

Егор Михайлов со связанными за спиной руками шел, спотыкаясь и увязая в речном песке, и взглядом выискивал среди сбежавшихся на берег к концу боя свою Наталью.

“Ну чо, Егорка, много золота в Чите набрал? – крикнул кто-то из толпы атамановских. – Поделисся, может, паря?”

Егор остановился, поднял голову к небу и поймал губами первый снег.

“Припозднился нынче, – подумал он. – Зима теплая будет”.

“Давай их туда! – приказал Краснощеков, махнув рукой в сторону вершины холма. – А ну, разойдись! Дай пройти, говорю!”

Красноармейцы, до смерти злые на анархистов за долгий поход, за голодуху в тайге, за комарье, за бессонные ночи, погнали их прикладами с такой силой и остервенением, что те только успевали прикрывать головы.

На обрыве пережогинцев поставили на колени спиной к реке. Егор вертел головой, стараясь высмотреть, куда будет падать. Напротив них, метрах в семи, выстроился взвод красноармейцев с винтовками.

Прямо за их спинами толпились взволнованные атамановцы.

“Осади! – кричал на деревенских красный от злости Носок, выхватывая шашку. – Зарублю на хрен!”

Атамановские глухо роптали, но холм с трех сторон был окружен конными.

“Не рыпайся!” – повторял Носок, пока Краснощеков вел допрос анархистов.

“Где золото? – спрашивал тот. – Куда ушел Пережогин?”

“Я знаю куда”, – сказал наконец Егор, придерживая левой рукой сломанную красными по дороге на холм правую.

“Куда?”

“Жопой резать провода”.

Склонившийся к нему Краснощеков отпрянул, вытянул из ножен шашку и неловко полоснул его по плечу.

“Не казак ты, паря, – сказал Егор. – Кто же так рубит?”

Краснощеков быстрыми шагами отошел к линии красноармейцев и поднял над головой шашку.

“Товсь!”

Егор впился взглядом в толпу атамановских за спинами щелкнувших затворами солдат. Он все еще надеялся увидеть Наталью.

“Где ж ты, моя раскрасавица?”

А ей в этот момент удалось, наконец, протиснуться сквозь деревенских. Она увидела своего Егора, в долю секунды поняла, что это в последний раз, и успела поднять над собой маленького Митьку.

Тот завис в воздухе рядом с шашкой Краснощекова, агукнул от удовольствия, пеленка с него свалилась, и он пустил теплую струю прямо за шиворот одному из прицелившихся красноармейцев.

“Залп!” – махнул шашкой Краснощеков.

“Моя порода”, – успел улыбнуться Егор, и его тело, уже без него самого внутри, кувыркаясь, полетело с обрыва в воду.

Пережогина красные так и не нашли. Покрутившись несколько дней вокруг Атамановки, они ушли обратно вниз по реке, потому что из

Нерчинска в эту сторону уже двинулся 1-й казачий полк. Японцы держали с Семеновым постоянную телеграфную связь и про ночной бой у

Атамановки в Чите узнали практически сразу. В прямом столкновении с регулярными казачьими частями, прошедшими германский фронт, краснощековским курсантам ловить было нечего. Их поймали бы и перетопили в Аргуни по одному. Белых тоже сильно интересовала судьба читинского золота.

Анархистов и Пережогина нашли потом, уже по холодам, в охотничьем зимовье в тридцати километрах от Атамановки. Кто-то порубил их всех во сне топором. Золота ни в зимовье, ни поблизости не оказалось.

Говорили, что это семеновские казаки, но Нерчинский полк до тех мест так и не дошел.

Многие пытались потом отыскать читинское золото, и все же в руки оно никому не далось. В двадцать третьем году несколько мужиков из

Атамановки и Краснокаменска снарядились в настоящую экспедицию – на все лето и осень, чин по чину. Однако живыми их больше не видел никто. То ли нашли, что искали, и не сумели разбежаться по-честному, то ли наткнулись в тайге на хунхузов, и те сделали за них то, что они сами бы сделали друг с другом, если бы у них все удалось. После гражданской много всякого народу бродило по Забайкалью. Золото вроде мыли, но могли и зарезать легко – за ружьишко и снаряжение. Смотря как попадешь. Под какую руку.

Поэтому раскулаченный старик Брюхов, конечно же, понимал, насколько невелики его шансы, и тем не менее идти к “балаболам да болтунишкам” в услужение он не мог. Ему легче было лечь на лавку и помереть. Во всяком случае, не так обидно.

Полгода он шатался по степи и в тайге, расспрашивал о чем-то кочевых бурятов, ставил на деревьях непонятные знаки. При этом ни сыновей, ни тем более зятя с собою не брал. Хотел быть один, когда надо будет перепрятывать золото. Не доверял вообще никому. Домой не возвращался по целым неделям. Приходил мрачный, вонючий и злой, как медведь. В доме улыбались, только когда его не было.

Однажды явился весь помятый, изломанный. Сказал, что деревом придавило. Пролежал под ним два дня, пока охотники не нашли. В другой раз пришел с чужой пулей в плече и вообще ничего не сказал.

Раскалил нож над печкой и молча расковырял рану. Приходил и с дыркой от ножа в правом боку. Однажды притащил в ведерке какой-то земли, высыпал ее за огородом, и крапива в том месте стала расти выше бани.

Когда семья совсем заголодала, старик Брюхов велел невесткам ходить по домам и за еду выполнять какую попросят работу. Атамановским забавно было смотреть, как вчерашние богачи возятся у них в свиных стайках, поэтому звали их часто. Где свадьба, где похороны – всегда надо чего-то помочь. Постряпать, помыть, поорать, поплакать. Вот и кормились, пока старик Брюхов не нашел, наконец, в лесу свой разлюбезный слиток.