Атаман Золотой - [53]

Последовали обычные вопросы: кто такой и откуда, сколько лет, бывал ли у святого причастия…

Андрей не запирался. Сказал, что живет по чужому паспорту. Рассказал о том, как нападал на барки по Каме и Чусовой.

Толсторожий, с свиными глазками судья промолвил злым голосом:

— Раненько же ты пошел по большой дороге. Вот она куда тебя привела… Кто твои соумышленники?

Андрей с презрением посмотрел на него.

— Соумышленники мои либо побиты, либо разбежались, куда глаза глядят. А тех, что со мной взяли, вы знаете.

— Врешь, вор! Выдавать не хочешь? Ты еще нам скажешь, с кем господина Ширяева убивал.

Андрей молчал.

— Небось, заговоришь, как на дыбу вздернут. Позовите-ка Мефодю.

Пришел палач, высокий жилистый мужик с блеклыми, неживыми глазами.

— Пойдем, — сказал он, тронув Андрея за плечо.

Члены присутствия также поднялись с мест. Они спустились по темным каменным ступеням в подвал. Тусклый свет слабо проникал сквозь маленькие слюдяные оконца. Могильным холодом веяло от стен, запачканных пятнами крови. Андрей увидел привязанные к перекладине под потолком веревки с кольцами, кнут, щипцы для вырывания ноздрей и содрогнулся.

Палач сорвал с него рубаху и всунул его руки в кольца. Когда он подтянул веревки, Андрей застонал: обе руки были мгновенно вывихнуты. Холодный пот выступил на лбу.

— Скажешь?

Андрей побелел, но молчал.

— Сними, Мефодя.

Палач снял Андрея с дыбы и привычными движениями вправил суставы. Андрей едва удерживался на ногах. Раненая и еще не зажившая рука горела, как в огне.

Сколько ни бились судьи, они не вырвали у него ни одного слова. Снова отвели в госпиталь.

— Угостили, видать, ладно, — сказал один из больных.

Чувство глубокого одиночества овладело Андреем. Если бы с ним были его товарищи, шайтанские мастеровые!.. У него начался жар. Пришел лекарь и руками развел.

— Ты меня, друг, не подводи. Начальство велело тебя пользовать, чтобы казнь в полном здравии принял.

— Оставь меня, палач, — сказал Андрей.

В горячечных видениях проходили перед ним события его недолгой жизни, люди, встречи с которыми запечатлелись в его сознании. Снова видел он атаманшу Матрену — гордую, сильную, красивую. Но уже бледнел этот образ и его сменяла другая женщина — кроткая, самоотверженная. Что с ней, с его Дуняшей? Помнилось ее лицо в минуты расставанья, полные слез глаза, ее объятия.

Темно и тихо в палате. Чьи это шаги он слышит? Кто-то подходит, легкий, незримый, заговаривает с ним. Да неужели это Блоха, а может, дед Мирон? Безликий, он шепчет, точно трава шелестит, в самое ухо.

— Прими казнь за правое дело. Пусть имя народного заступника, мстителя за голутвенных людишек станет твоимименем. Пусть в последний твой час будут тебе усладой любовь и память мирская. Песни о тебе будут петь. Отцы и матери станут рассказывать детям о твоем подвиге. И вырастут дети и поднимутся грозой на супостатов-заводчиков. Придет время — и по всей земле русской победит правда, а злодеев-господ и корню не останется…

Слушает атаман Золотой эти слова, как самое заветное, о чем думал тогда, когда дал в душе клятву поднимать оружие только за обездоленных.

Звон кандалов вернул его к действительности. Страшная палата, где его лечили, чтобы затем жестоко казнить, была темна, как могила. За окном шевелились мокрые сучья, и деревья, по-весеннему голые, сиротливо ожидали зимы. Голова пылала, томила жажда, но дверь была плотно закрыта, а за ней стоял караульный солдат.

Через месяц Андрея вздернули на дыбу второй раз. За столом сидел коллежский асессор Башмаков. Он встал из-за стола и, когда Андрея бросили на плаху, пнул его тяжелым ботфортом в бок.

— Будешь говорить?

Андрей молча отвернулся.

— Я тебя заставлю кнута отведать.

Били кнутом жестоко. Спина вспухла и почернела. Андрей без памяти лежал на плахе. Ему дали понюхать спирту.

— Крепок разбойник, — сказал Башмаков, — Недаром в атаманах ходил. Сколько же ему лет?

— Двадцать четыре.

— Двадцать четыре — и такой злодей!

Ничего не добившись, Башмаков распорядился увести Андрея в острог и запереть в отдельную камеру.

В камере было холодно. Сверху, почти у самого потолка, в узкое зарешеченное окно едва пробивался солнечный луч. Он напоминал о воле, обо всем, с чем неминуемо скоро нужно было прощаться. Жалея свою молодость, свои двадцать четыре года, прожитые столь бурно, он спрашивал себя: неужели не могла его жизнь сложиться иначе? Почему только господа-дворяне могут пользоваться всеми благами? А он, Андрей Плотников, прозванный в народе атаманом Золотым, имеет сейчас только одно право — умереть под кнутом палача.

Была минута слабости, он начал свивать из рубахи жгут, чтобы повеситься. Но это затемнение сознания длилось недолго. Представив себе своих товарищей, заводских мастеровых, он твердо решил умереть у них на глазах так, чтобы каждый увидел для себя пример, а оставшиеся в живых чтобы на всю жизнь запомнили эту казнь и отомстили.

Год тянулось следствие. Людей сажали в острог, допрашивали, отпускали и снова брали под стражу. Угрозами, пыткой старались вырвать признание. Некоторые не смогли вынести мучений и рассказывали о себе и о товарищах.

Наконец, следствие было закончено и установлены главные виновники: Плотников Андрей, Нарбутовских Ефим, Чеканов Максим, Лисьих Никифор, Кочнев Филипп, Никешев Иван, Карпов Василий, Бажуков Федот, Алексей и Пахом Балдины, Протопопов Иван.