Атаман (сборник) - [23]
Дома в посаде облезлые, грязные, улицы вытянулись в ровные линии, как будто по чьему-то властному приказу: «Ряды вздвой! Смирно!». Правда, на многих перекрестках стоят столбы с керосинокалильными фонарями, в ночи так светло, что читать можно, но и светлые фонари не озарят закоптелых лиц радостью.
Днем и ночью свистят, ревут и с грохотом подбегают к каменному вокзалу трехглазые паровозы, за них цепляются, как дети за подол матери, десятки одинаковых и безыменных вагонов — в иных скот, черкасские быки, холмогорские коровы, новороссийские свиньи; в иных люд — баре, подбаре и мужики; а иные — полны ржи, кирпичей, тюков с товарами… Пузатым паровозам все равно, что вести, лишь бы на станции приставили к негнущейся спине железный рукав да напоили из высоких баков грязной водой, лишь бы черные человечки со светлыми пуговицами не ленились подкидывать в железную утробу каменный уголь или подливать вонючую нефть. Напьются, насытятся — и дальше на стальных лапах по стальным тропам.
Каменный вокзал остается поджидать новых гостей. Подобен он неуютному дворцу. Чугунные восьмигранные колонны со скукой держат тяжелую крышу, со скукой люди ходят по каменным плитам перрона, лениво визжат высокие двери.
Не любит Никон посада, не любит. Не пошел бы из родимого леса, да надобно купить новый горшок для варева: старый ненароком разбился.
Выходит Никон на торговую площадь — день базарный, понаехало в посад мужичье, скрипят сани, ржут кони, ругаются бабы. Тут сено, там картошка, там молоко, творог, сметана, там продают поросят, — визжат они, горемычные, поднимают их мужики за задние ноги да потряхивают:
— Порося! Порося поеные!
А вешнее солнце узрилось на маковку прикурнувшего на площади собора, играет на серебристом куполе, перемигивается с ручьями, журчащими среди талого снега и темно-желтого навоза.
Всюду брань, крики, божба, все норовят друг друга надуть и, хоть на копейку, да обсчитать.
— Не клянись! — строго говорит Никон рыженькому мужичонке, продающему картошку желтоносой бабе в синем платье.
Мужичок сердито взглядывает на Никона.
— А тебя, юрода, спрашивают? Пошел-ка ты к чертовой матери!
Никон проходит своею дорогою к согнутой в три погибели бабке, разложившей на рогожах глиняную посуду.
Старуха сидит среди горшков, блюд, чашек, латок и свистулек, как между присмиревшими внучатами, и шепелявит беззубым ртом:
— Тебе чего, кормилец, надобно?
— Горшок для варева.
Бабка обводит слезящимися очами свой глиняный выводок и шамкает:
— А ты, родной, выбери, выбери, сынок, выбери. Сей — в семитку, сей — в три копейки, а сей по пятаку, а сей в гривку. Выбери, родной, они у меня крепконькие, стукни перстом по донышку. Эва, звон — от какой стоит!
Пекин выбирает, стучит. Горшки разные, и простые, и с глазурью и с цветочками и с разводами.
— Так я, бабка, этот куплю.
Он прижимает к груди облюбованный горшок, вытаскивает из засаленного кошеля пятак и расплачивается.
— Прощай, бабка.
— Прощай, кормилец мой.
Никон проходит через кишащую людом площадь и на повороте встречается с Павлухой-охотником.
— Тпру!
Павлуха осаживает коня.
— Садись, святой, подвезу.
Никон рад:
— Спасибо, Павлуха!
Садится в розвальни рядом с ним.
Едут. Павлуха посапывает грязным носом да настегивает чалую лошаденку узловатым кнутом. От Павлухи сильно разит водкою: пьяный человек, что делать. Одет он не по мужицки: на голове шведская шапка, сам в трепаной ватной тужурке с большими черными пуговицами, кушаком не опоясывается.
— Как живешь, Никон? Не надоело во лесях?
— Нет.
— Н-но, ты, собака!
Павлуха свирепо стегает коня, точно собрался пересечь его пополам. Голова у Павлухи маленькая, усы коротко подстрижены, бородка — клином, а лицо темное, в глубоких морщинах. Глаза же у него красные от непробудного пьянства, ничего нельзя по ним разобрать — хорошо ли ему, плохо ли, весел ли, сердит ли.
Конь шлепает копытами по мокрому навозу, розвальни раскатываются.
— Что в деревню не ходишь? У нас новый поп, староверческий, из начетчиков, умный, чуть приезжего миссионера не осрамил. Да только тот хитрый: потер нос, православные и начали галдеть, не дали договорить. Знак такой: потер нос — подымай на всю церкву крик.
Никон отмалчивается. Павлуха не верит ни в сон, ни в чох, а в Бога и подавно, что с ним говорить. Ради ссоры и о миссионере заводит речь: станет Никон хулить начетчика, Павлуха старовером прикинется, будет хвалить — Павлуха скажет: «Мы, православные!» Ему бы поозоровать.
Улицы остаются позади. Посад кончается, вот последний дом, двухэтажный, деревянный, крашен голубой краской. У ворот — высокий шест, а на шесте жестяной человек трубит в рог: куда ветер, туда и он, да только никто его не слышит, а ветры его трубы не пугаются.
…Расстилаются лучезарно-тающие поля. Так ярко, так бело вокруг, что глаза жмурятся сами собой.
— Взопрел! — говорит Никон, отирая рукавом полушубка со лба пот. — Пришла весна, Павел, пришла.
По дороге прыгают сойки и сороки. Они совсем не боятся лошади, хитрые твари — небось, выйди с ружьем, разлетятся во все стороны. А в придорожных кустах сидят мелкие пташки, коноплянки да воробьи; и такой у них писк стоит, что далече по полю звон разливается, словно бы шагает впереди красная девица, а в подоле у нее битых стеклышек видимо-невидимо, и думает она о том о сем, стеклышки позвякивают.
«На высокой развесистой березе сидит Кука и сдирает с нее белую бересту, ласково шуршащую в грязных руках Куки. Оторвет — и бросит, оторвет — и бросит, туда, вниз, в зелень листвы. Больно березе, шумит и со стоном качается. Злая Кука!..» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повесть и рассказы разных лет: • Лесное озеро (расс. 1912 г.). • Идиллия (расс. 1912 г.). • Корней и Домна (расс. 1913 г.). • Эмма Гансовна (пов. 1915 г.).
«Осенний ветер зол и дик — свистит и воет. Темное небо покрыто свинцовыми тучами, Волга вспененными волнами. Как таинственные звери, они высовывают седые, косматые головы из недр темно-синей реки и кружатся в необузданных хороводах, радуясь вольной вольности и завываниям осеннего ветра…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повесть и рассказы разных лет: • Перед половодьем (пов. 1912 г.). • Правда (расс. 1913 г.). • Птица-чибис (расс.
«Рогнеда сидит у окна и смотрит, как плывут по вечернему небу волнистые тучи — тут тигр с отверстою пастью, там — чудовище, похожее на слона, а вот — и белые овечки, испуганно убегающие от них. Но не одни только звери на вечернем небе, есть и замки с башнями, и розовеющие моря, и лучезарные скалы. Память Рогнеды встревожена. Воскресают светлые поля, поднимаются зеленые холмы, и на холмах вырастают белые стены рыцарского замка… Все это было давно-давно, в милом детстве… Тогда Рогнеда жила в иной стране, в красном домике, покрытом черепицей, у прекрасного озера, расстилавшегося перед замком.
Прошла почти четверть века с тех пор, как Абенхакан Эль Бохари, царь нилотов, погиб в центральной комнате своего необъяснимого дома-лабиринта. Несмотря на то, что обстоятельства его смерти были известны, логику событий полиция в свое время постичь не смогла…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Цирил Космач (1910–1980) — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.
«В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек.Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник…».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.
Александр Митрофанович Федоров (1868-1949) — русский прозаик, поэт, драматург. Сборник рассказов «Осенняя паутина». 1917 г.
Михаил Владимирович Самыгин (псевдоним Марк Криницкий; 1874–1952) — русский писатель и драматург. Сборник рассказов «Ангел страха», 1918 г. В сборник вошли рассказы: Тайна барсука, Тора-Аможе, Неопалимая купина и др. Электронная версия книги подготовлена журналом «Фонарь».