Асунта - [10]

{26}

9. - ПЛОХОЕ НАСТРОЕНИЕ

Савелий вернулся поздно и пока он закусывал наскоро зажаренным кусочком мяса с вареным картофелем она, глядя на него, чувствовала, что решительно все в нем ее раздражает. Так как в этих случаях каждое его слово бывало истолковано как оскорбительный намек, или как глупость, он предпочитал молчать.

В глубине души он хотел разбить лед, но решительно не знал, как за это взяться. Твердыни женской логики несокрушимы. К тому же за ними кроется не размышление, а что-то лишь слегка на него похожее.

"Никакой бреши я все равно не пробью, - думал он. - О ! Если б я был поэтом! Поискал бы рифм и ритмов, в которые мое состояние вошло бы естественной поступью. Мрачное, конечно, получилось бы стихотворение, но и мрачные стихи могут быть хорошими".

- Можно подумать, что от работы и парикмахерской у тебя отнялся язык, - сказала Асунта.

- Я очень устал, - пробормотал он, - это сейчас пройдет.

- И тогда ты возобновишь разглагольствования?

- Разглагольствования?

- Ну, конечно. Только я могу их выслушивать. Не хозяин же твой, и не хозяйка, и не те, которых там бреют и стригут.

- А вот представь себе, что сегодня я там слушал "разглагольствования". И даже очень занимательные. Только, если тебе неинтересно, то что ж рассказывать.

- Как я могу сказать интересно или нет, не зная, в чем дело?

- Ты права. Я неудачно выразился. Mне надо было сказать: я узнал сегодня от одного из посетителей парикмахерской о существовании во Франции окруженной скалами котловины и о необыкновенной ее фауне. Его рассказ приковал к себе мое внимание. Если эта тема может тебе показаться интересной, то я все, охотно, изложу.

- Не хватало того, что ты сам фантазер. Теперь надо, чтобы ты говорил с каким-то господином насчет странных котловин. Покорно благодарю.

- Но я не настаиваю! Я только потому внес уточнение, что ты меня упрекнула в недостаточной ясности. Но сама по себе, тема долины развлекательна.

- Ну хоть бы ты, по крайней мере, разозлился! Ты не знаешь как может раздражать это твое спокойствие. И голос этот ровный.

На глазах ее дрожали слезы.

- Как мне сердиться, если к тому нет никаких причин? - заметил он, примирительно.

Она стала подметать, убирать и когда он предложил ей свою помощь, она резко отказалась:

- Оставь меня.

{27} - Ты ляжешь?

- Да. Нет. Не знаю.

Пройдя затем в спаленку она открыла постель, но не легла, а, тотчас вернувшись в комнату, надела пальто и берет.

- Мне надо выйти, - бросила она таким тоном, что не только возражение, но даже простой вопрос о цели этой неожиданной отлучки был немыслим.

10. - КОТЛОВИНА

Когда дверь за ней закрылась, Савелий вынул из ящика стола свою тетрадь и записал: "Станут ли мне эти страницы друзьями? Убежищем?" Прочтя написанное ночью "молчание" он задумался, хотел было отложить тетрадь, но заставил себя продолжать: "Друзья? Убежище? Или только подспорье для памяти? Чего мне, в сущности, надо? Разве мне уже давно не ясно, что вести дневник занятие двусмысленное, что вести его для себя одного невозможно, что в нем непременно живет ожидание читателя? И что, кроме того, даже наедине с самим собой, попросту до конца высказать мысль нельзя, что непременно получится какая-то хитрость. Ограничиваться перечнем того, что было за день? И потом, перечитывая, извлекать из этого - что? Поддержку? Удовлетворение любопытства? Не напрасно ли все это? Да, да, конечно напрасно, праздно".

- Куда она могла уйти? - спросил он себя. - И когда она вернется?

Он стал шагать по комнате, постоял перед кроваткой Христины, собрался было лечь, но не лег, а сел к столу и застыл в неподвижности, в молчании, ожидая, надеясь, прислушиваясь: не раздадутся ли шаги в коридоре? Сам того не заметив он задремал, потом заснул. И вдруг комната наполнилась шумом: заскрипел ключ в замке, дверь стремительно открылась, точно ее распахнуло порывом ветра, бумаги на столе всколыхнулись и легкий абажур слегка задрожал. Асунта, не сняв даже пальто, села рядом с ним. Ему показалось, что он ее спросил:

"Где ты была, что делала?" но тотчас же он понял, что было молчание, что не произнес ни слова, что вопрос этот ему приснился в то мгновение, как сон его покинул. Асунта его обняла, к нему прижалась, стала плакать, просить не осуждать, сказала, что обо всем знает, во всем себе отдает отчет, все понимает, что постарается с собой совладать, что у нее точно раскаленный камень в груди, что ее попутал нечистый... Слезы уступили место рыданиям. Тихонько взяв за плечи он ее провел в спаленку, раздел, уложил в постель, хорошенько укрыл...

- Ложись тоже, - прошептала она, - тебе завтра рано вставать.

Когда он лег и почувствовал ее тепло, его охватили и нежность. и сострадание. Сочтя себя во всем виноватым, верней, сказав себе, что причины неурядицы и отсутствия счастья кроются в его внешности, в {28} его характере, в складе его мыслей, - он готов был просить ее его прогнать. Он прошептал, что в парикмахерской его коснулась поэзия, которой никак там нельзя было ждать, и что он хочет с ней ею поделиться, чтобы ей стало легче и проще.

- Поэзия? - спросила она почти засыпая. - Какая поэзия?