Астролог. Код Мастера - [43]

Напитки были разлиты в графины и штофы. За своей спиной Булгаков услышал вожделенное сопение. Оглянувшись, Михаил узнал одного из юных литературных «гудковских» гениев. Тот прямо-таки пожирал выставку глазами.

– Это у нас что, политура? – озабоченно осведомился вундеркинд. – Я политуру предпочитаю от «Синюхина и K°».

– Ну, что вы, батенька, в Малом Козихинском подают только «Козихинскую», – высокомерно заметил ему Булгаков. – Это же нектар! Амброзия! Боги на Олимпе исключительно ее употребляют.

– О чем вы говорите?! – оскорблено воскликнул позади них неслышно подкравшийся хозяин квартиры. – Это же настоящая «английская горькая»! Зина сама делала. На корице, гвоздике, корне аира, лимонной и апельсиновой корке, горечавке и мускатном цвете. И еще не помню на чем. Пока настаивала, от меня прятала, чтобы не выпил.

– А я подумал – «Полу–рыковка», – предположил Булгаков.

– Это что еще за вздор? – нахмурился бывший присяжный поверенный.

– Почему же вздор? «Полу–рыковка», или, как ее еще называют, «ново–благословенная» – это не просто водка, а новая государственная программа. Посредством ее партия большевиков решила наконец разрушить сухой закон, навязанный русскому пролетариату прогнившим царским режимом. А заодно и создать водочную монополию. Детище наркома Рыкова, в его честь и поименована. Тебе, как адвокату, не мешало бы знать.

– Но почему «Полу–рыковка», а не просто «Рыковка»?

– Да потому, душа моя, что сам нарком товарищ Рыков употребляет шестидесятиградусную, а для трудящихся, считает, и тридцати градусов за глаза хватит. Как раз вполовину. Потому и «полу-».

В прихожей зазвонил колокольчик. Со всей квартиры набежали гости, думая, что приехал классик. Но это пришла Тася, жена Булгакова. К ней тут же подскочил этот мерзавец, адвокат Деви Кисельгоф. Он помог ей снять пальто, в котором угадывалась офицерская шинель ее мужа, и она осталась в черном платье, своем единственном, крепдешин с панбархатом, перешитом из летнего пальто и юбки. Из всех знакомых Булгаков почему-то ревновал жену именно к Кисельгофу.

Не успели они снова разбрестись по квартире, как с парадного послышался бешеный трезвон. Теперь сомнений быть не могло. Хозяин сам открыл дверь, и на пороге появился высокий господин, важный, полный и красивый. Одет господин был так, что даже элегантные костюмы присутствующих тут адвокатов и докторов, не говоря уже о разношерстой писательско–журналистской братии, мигом померкли и утратили лоск. За спиной лощеного красавца толпились нахлебники.

Он оглядел переднюю и загремел:

– О, хорошо живете! Добрые сени, богатые!

Потом поднес ко лбу сложенные щепотью пальцы правой руки, словно хотел перекреститься, и с удивлением спросил:

– А почему икон не вижу? Не изба, а баня какая-то! Га–га–га, черти!

Это был он – великий мастер русского слова, красный граф–садовник Алексей Николаевич Толстой.

На отпущенную графом шутку все захохотали, зная о его полном неприятии религии. И громче всех смеялись пришедшие с Толстым, в числе прочих, два брюнета в форме ОГПУ. Один худощавый, другой – кудрявый – с круглым бабьим лицом. Обращаясь к ним, классик называл их Яня и Сеня.

Какое-то время слышны были только крики приветствий, звуки лобызаний и несколько несвоевременные аплодисменты. Классик принялся здороваться с каждым персонально, с кем-то просто за руку, а с кем-то и в обнимку накрест. Булгакова, немало этим удивив и обдав духом коньяка, одеколона и сигары, расцеловал троекратно. И только затем протянул для пожатия руку. Левую.

– Ну, брат мой в ереси, давай поручкаемся по–нашему, по–масонски!

И громко расхохотался. Собравшиеся дружно поддержали живого классика. Юмор ситуации состоял в том, что недавно бульварные европейские газетенки опубликовали снимок, где Алексей Николаевич, здороваясь, пожимал кому-то левую руку своей левой рукой. Подпись под фотографией гласила: «Раскрыта тайна секретного рукопожатия масонов». Впоследствии же оказалось, что фотограф сделал снимок отражения в большом зеркале гостиницы.

Под шумок, чего никто не заметил, Толстой протянул Булгакову правую руку и, в самом деле, обменялся с ним условным секретным рукопожатием. Их руки соприкоснулись только пальцами, но не ладонями. Такое приветствие было принято в тайном обществе «Атон», к которому они оба принадлежали.

Тем временем, раздевшись, гости ринулись к столу. Не успели все толком разместиться, как на столе появилась – с пылу с жару – вспухшая лакированная кулебяка. На столе появились новые бутылки – вино и коньяк. Словно не стояли на дворе последние дни сухого закона.

Присутствующие дружно выпили за возвращение блудного сына и навалились на закуски.

– Никакой икры! – гремел классик. – Только горячие закуски! Сеня, Яня, благодать-то какая! И зачем только мы с вами расстегаи ели?

Опрокинув рюмку холодной, со льда, водки, он брал с блюда горячий черный сухарик с еще кипевшим поверх хлеба кусочком костного мозга и отправлял в рот.

– Боже–е-ественно!!! – тянул он, закатив от удовольствия глаза. – Да, из горячих московских закусок – это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в «Славянском Базаре».