Астро. Любовник Кассиопеи - [3]

— На этой дороге, — продолжал я, — у меня каждый раз появляется ощущение, что я двигаюсь по астрономическому Парку Юрского периода…

Тут две барышни улыбнулись и посмотрели на меня с интересом. Юмор, чтоб вы знали, действует на цыплят лучше любого «цып-цып-цып», он моментально расщепляет скорлупу их настороженности. Впрочем, я опять отвлекся — хотя теперь уже по делу. И тем не менее…

— Да, да, — сказал я этим девочкам и заодно остальным туристам, сидевшим в глубине автобуса, — сейчас так быстро развивается наука, что уже назавтра становится архаикой то, что еще вчера казалось пределом технического совершенства. А главное — сегодня в самых сложных гаджетах дети разбираются так, словно это простые кубики. У нас тут школьники наблюдают пульсары…

В этот момент я обогнул небольшой сосновый лесок и подъехал к нашей гордости — ошеломляюще красивому сооружению высотой с Эмпайр-стейт-билдинг и весом в три тысячи тонн — единственному в мире радиотелескопу, способному за пятнадцать минут повернуться на 360 градусов вокруг своей оси и за это время собрать в свою стометровую ладонь радиоволны со всего открытого неба.

Увидев эту ажурную махину, мои барышни захлопали в ладоши от восторга.

— Вау! — сказала одна из них.

— Можно мы его сфотографируем? — спросила вторая.

— Да, — ответил я, открывая дверь автобуса, — теперь вы можете выйти и даже сфотографировать наш GBT, поскольку, как я вижу, рабочие уже закончили на сегодня покраску тарелки, но еще спускаются по лестницам. К тому же, гляньте на запад — там словно специально для вашей фотосессии сразу три воздушных шара поднялись с горнолыжного курорта Snowshoe Ski Resort. Зимой на этом курорте катаются на лыжах, а летом…

Не дослушав меня, девчонки выскочили из автобуса и стали позировать друг другу на фоне исполинского телескопа и трех разноцветных воздушных шаров, полеты на которых вошли в моду последние пару лет. Впрочем, мне показалось, что, выпячивая свои грудки, забрасывая за спину волосы и отставляя округлые попочки, они позируют не только друг другу, но и мне. И если бы через десять минут мне не нужно было возвращаться к своей основной работе (за рулем экскурсионного автобуса я оказался сегодня лишь потому, что Макс Холм, экскурсовод нашего Астрономического музея, умчался в Харрисонбург к зубному врачу), я бы нашел возможность предложить этим цыпам более романтичную, на воздушном шаре экскурсию по нашему округу Покахонтас. Сверху действительно открывается совершенно изумительный вид на наш радиотелескоп, окружающие его зеленые горы и восемь рек, стекающих с этих гор в вирджинские долины. Да, я знаю, что такие пассы не очень кошерны с моральной точки зрения и — главное — с последнего сиденья автобуса, где расположилась престарелая супружеская пара. Но когда тебе сорок четыре и ты месяцами живешь вдали от семьи (моя Кэт на том побережье работает в больнице Sunny Pine в двухстах милях на север от Лос-Анджелеса, а я тружусь вахтовым способом — месяц дома, два в Грин-Бэнке, а как еще выжить при этой чертовой безработице?), то хочешь — не хочешь, а будешь заглядываться на любых цыплят и даже на уток, забредающих порой в наш астрономический заповедник Jurassic Park. При этом я вовсе не собираюсь изменять жене, а, наоборот, месяцами находясь в двух тысячах миль от Кэтти, горжусь своей супружеской верностью. Но посмотреть… Впрочем, женщины этого не понимают. Однажды, сразу после свадьбы, мы с Кэтти зашли в ресторан, а навстречу нам, выходя из ресторана, шла какая-то пара. Мы разминулись с ними, не сказав друг другу ни слова, но едва сели за столик, как Кэтти устроила мне чуть ли не скандал за то, что я якобы как-то особенно посмотрел на ту женщину. А как я на нее посмотрел? Если я люблю свою жену, неужели я должен выколоть себе глаза и не замечать других красивых женщин?

Тут я увидел, что на часах 12.45, и маляры, как я сказал, уже спускаются по лестницам крутых станин GBT. Вообще-то на покраску пластин всей его антенны-тарелки, равной по площади олимпийскому стадиону, требуется пятнадцать лет. А поскольку срок годности особой теплорассеивающей краски, которой покрыта тарелка, тоже пятнадцать лет, то, дойдя в покраске до одного ее конца, приходится начинать эту покраску с другого. Оставляя при этом максимальное время основной работе телескопа, то есть сбору радиоволн нашей и всех остальных галактик…

Проводив взглядом воздушные шары, удаляющиеся в небо от Snowshoe Ski Resort, я завел мотор, и мои (впрочем, какие уж тут мои?) барышни и остальные туристы потянулись в автобус.

В 13.00 включали GB-телескоп, и я был обязан занять свое рабочее место астрометриста.

Часть первая

1

Итак, был, как вы уже поняли, обычный сентябрьский день. Наспех перекусив в кафетерии, я в 13.00 поднялся к своему кабинету на втором этаже нашей обсерватории и — удивленно замер на месте. Обе острогрудые цыпы стояли в коридоре у стендов с портретами отцов-основателей радиоастрономии и фотографиями открытых нами дальних областей Вселенной, а у двери моего кабинета маячил пятнадцатилетний Сидней Бэрроу, мой подопечный из харрисонбургской гимназии, наблюдающий за ORW-719/15 пульсаром. Поскольку в рейтинге американских школ школы Западной Вирджинии издавна находятся почти на последнем месте, наш губернатор решил повысить школьную успеваемость программой «каждому школьнику по пульсару», и теперь все сотрудники нашей обсерватории стали школьными «менторами» и имеют по дюжине, а то и больше, подопечных юных астрономов. Но какого черта этот худой, как циркуль, Сидней приперся в учебный день из Харрисонбурга в Грин-Бэнк и что здесь делают эти цыпы?