Астральное тело. Скоморох, или Начало Магии - [30]

Часто мы думаем, что ушли в одиночество, вроде бы и в самом деле пространственно — одни, но даже если о нас в это время кто-то усиленно думает или просто вспомнил о нас на миг, — это уже не одиночество! Мы чувствуем все! Каждое прикосновение чужой мысли к нам. Вот почему нам бывает ни с того ни с сего как-то странно не по себе, так неопределенно, неизвестно почему — нехорошо. И хочется просить всех на свете: не думайте обо мне, не мешайте мне жить.

И в самом деле, — надо уважать одиночество человека! «Очищай даже помыслы свои», — как все-таки прав этот древний завет…

В одиночестве со мной начинают твориться интересные вещи! Я могу осторожно выхаживать строго по шву двух половинок линолеума, глядя себе под ноги; я могу с удивительной точностью ходить по кабинету и наступать только на те места, где поскрипывают деревянные доски под линолеумом или еще Бог знает что!

В общем, причуды одиночества, они у каждого человека — свои. Наше мышление любит переходить в движение нашего тела, особенно, когда мы одни или когда забываешь о взглядах со стороны. Правда, при последнем ты становишься весьма забавным объектом для окружающих. Еще бы! Только вообразить себе: человек разговаривает вслух сам с собой в присутствии других людей! Или же он будет, как я, к примеру, замысловато выхаживать по своему директорскому кабинету на глазах у изумленных подчиненных…

Почему, почему так? То, что мы можем себе позволить в одиночестве, никогда не позволяем себе в окружении общества. Утеряна какая-то детскость, первородность, энергетическая свобода, простота и доступность…

Почему это? А потому, наверное, что мысли наши, хотя бы и глупые, хотя бы и уродливые, убогие, всегда можно скрыть, не показать, смолчать. А движения — они-то будут налицо! Вот они, смотри и понимай, кто перед тобой, какой человек, какой глубины и прочее. Да, если бы все человечество вдруг дало бы полную волю движениям своего тела в стиле своего мышления… Господи!.. Как бы все просто стало!..

Дураки бы отошли на свои места, а умные бы — воссели на свои… А что проходимцы, льстецы, негодяи и прочее, подавляющее большинство планеты? А мне кажется, — их вовсе бы не стало. Ведь и задумать-то плохое, недоброе нельзя будет. Божественные отношения наступят повсюду на Земле…

Так я незаметно для себя разговорился вслух, выписывая кренделя по кабинету в полном одиночестве кинотеатра.

Впрочем, одиночество мое остановилось вдруг у дерматиновой двери кабинета, и я прислушался. Мне показалось, как что-то неопределенное послышалось оттуда, из малого фойе: шаги — не шаги, шорох — не шорох, и я насторожился…

Вдруг я содрогнулся от неожиданности: раскатистый крик метнулся из малого фойе по всем помещениям кинотеатра, словно заглянул ко мне в кабинет и ощупал меня с ног до головы… Мне стало жутко. Я бросил озабоченный взгляд на телефон, стоящий на столе у самого ночника: «Вызвать милицию или же подождать, что дальше будет?» Я решил, что еще подожду и послушаю…

Крик, обшаривший все изгибы и углы кинотеатра, умолк. Вместо крика теперь были отчетливо слышны точно по луже хлюпающие шаги. Я принялся гадать, притаившись за дверью, что же это могло быть: может, что-то замусорилось в одном из туалетов, и вот теперь по всему мраморному полу фойе растекается водяное зеркало? А может, кого-то зарезали там, и эти шаги хлюпают по кровавому месиву?

— Купсик! — внезапно раздался знакомый мне голос где-то совсем рядом за моей дверью!

— А-га-га-га! — видимо, отозвался хозяин шагов.

— Купсик, дай воды побольше, я хочу поплавать на спинке, — потребовал все тот же знакомый мне голос.

«Да это же Зоя Карловна! — вспыхнуло у меня в голове, — библиотекарь кинотеатра».

— Зойка, а ты со мной сегодня полетишь на планету? — спросил каким-то булькающим голосом хозяин шагов.

— Ой, сегодня не знаю. Я так занята буду, у меня столько гостей намечается! — и она как-то зловеще захохотала.

Хлюпающие шаги пробежали по фойе, и вдруг вода водопадом рухнула там, за дверью. Я придавил дверь изо всех сил плечом, хоть она и была заперта на ключ, на всякий случай; лицо у меня взмокло от волнения.

Издалека послышались плескания.

— Ах, Зойка, догоню-ю! — завопил Купсик.

— Да куда же ты нырнул, а-а-ха-ха! Толстенький! Там же сортир! шалила Зоя Карловна.

Она барахталась в воде, наверное, в двух шагах от меня; я продолжал подпирать дверь плечом. На окне моего кабинета была крепкая металлическая решетка, и я уже пожалел об этом.

Видимо, Купсик подплыл к Зое Карловне очень близко, и теперь они, нежась на плаву, перешептывались:

— Зо-ойка, — протянул в удовольствии Купсик.

— Толстенький, ты мне еще и за ухом, за ухом пощекочи, — шептала библиотекарь.

— Зо-ойка… А знаешь, твой директор…

— Не может быть! — оборвала Зоя Карловна.

— Да, да, — утверждал Купсик.

Все так же, стоя у двери, я приложил свое ухо к дерматину, чтобы лучше слышать, о чем они говорят.

— Так ты запустил утку? — поинтересовалась Зоя Карловна.

— Еще бы!.. Но… — нашептывал Купсик своей ведьме, но я не расслышал что!

— Хорошо!.. Я сама все устрою, — сказала убедительно ведьма так громко и холодно, словно, чтобы я слышал!.. И потом, может, она оттолкнула от себя толстенького или шлепнула его рукою! Только заорал он, как все стихло… Минут через пять я решился и медленно повернул ключ в замке два раза. Я потянул дверь за ручку. И ничего не случилось! Вода не хлынула на меня, в фойе никого не было. Только стояла какая-то утрамбованная тишина, высвеченная ярким полнолунием.