Ассистентка антиквара и город механических диковин - [41]

Оказалось, Максимилиан на правах начальника поселился в куда более роскошном номере, чем тот, что отвели Аннет. Здесь было две комнаты: полупустая гостиная, в которую они вошли, и спальня. Заметив, с каким интересом Аннет изучала старинную мебель из темного дуба – восемнадцатый век, не иначе! – босс кивнул на соседнюю дверь и предложил с усмешкой:

– Хотите осмотреть спальню? Кровать там впечатляющая, раза в два больше вашей. И никаких часов с луком и стрелами.

– Нет уж, спасибо, – отозвалась Аннет и прошла к предмету, который занимал ее больше всего: автоматону «Лазурный поэт». Как и в музее, он сидел на своей оттоманке перед изящным столиком и хитро всматривался в сумрак из-под полуприкрытых век. Он выглядел удивительно живым, хотя пропорции его фарфоровой физиономии были кукольными – глаза слишком большие, скулы слишком острые, а нос слишком тонкий.

– Его доставили днем, когда вы гуляли возле фонтана, – объяснил Максимилиан. Он по-свойски скинул пиджак, повесил на спинку стула и встал плечом к плечу с Аннет, сложив руки на груди. Аннет покосилась на босса и отошла. Запах его одеколона был приятным, но будил в ней странные чувства. Он вызывал образы горячего песка и экзотических, загорелых путешественников, ведущих по пустыне караваны, груженные специями.

– Удивительно, насколько эта кукла похожа на Ангренажа, – заметила она, чтобы отвлечься. – Эти черты я узнала и в маске над театром, и в каменном изваянии у входа в канатную станцию.

– Старый мастер присутствует в этом городе повсюду. В своих изделиях и в своих наследниках, – заметил босс. Он сделал шаг и опять встал рядом, даже плечом коснулся. – Удивительный был человек. Свободно говорил на двенадцати языках. Изучал алхимию, медицину, механику, часовое дело, гидрологию и математику. Умел ходить по канату, стрелял с двух рук. С завязанными глазами без промаха попадал из двух мушкетов в разные цели с пятидесяти ярдов. Он был амбидекстром.

– Да, помню. Одинаково хорошо владел обеими руками.

– Жакемар освоил интересный вид письма: начинал писать фразу с начала и конца одновременно. Заканчивал строфу стихотворения посередине страницы. Стихи он сочинял сам, и весьма талантливо. А ночью, особенно в полнолуние, с ним творилось странное. Во сне он вставал и принимался бродить по городу. Его лунатизм породил немало легенд среди местных жителей. Современники Жакемара утверждали, что он мог беспрепятственно проникать сквозь стены домов как бестелесный дух. Подслушивал разговоры, а то и прокрадывался в постели хорошеньких горожанок.

Аннет подошла к автоматону и опустилась на табурет рядом.

– Хотите еще раз снять хронограмму? – поинтересовался Максимилиан.

– Пока не смогу. Я сегодня уже дважды входила в транс. Силы восстановятся через сутки, не раньше. Да и незачем: ничего нового я не увижу.

– Где вам привиделись алые точки? Те, которые говорят о том, что в механизме кто-то копался?

– Здесь и здесь. Три или пять точек, расположенные в виде короны.

Аннет быстро коснулась затылка и верхней части спины Поэта.

– Он выглядит целым. Я его осматривал. Пломбы не нарушены.

– Он работает?

– Да, я проверял. Хотите посмотреть?

Максимилиан подошел к секретеру и достал из ящика обтянутый бархатом футляр. На красной подушечке лежал бронзовый ключ с причудливой бородкой. Босс подошел к Поэту и оттянул у затылка батистовый воротник. На гладкой фарфоровой спине Поэта обнаружилась бронзовая пластина со скважиной. Максимилиан вставил ключ, повернул несколько раз и нажал расположенный рядом крошечный рычажок. Раздалось жужжание.

Автоматон ожил столь внезапно, что Аннет вскочила с табурета. Поэт повернул голову и резко поднял веки. Стеклянные глаза двинулись налево, а затем направо. Аннет показалось, что они задержались на ней, как будто кукла внимательно рассматривала ее. Затем Поэт наклонил голову и принялся неторопливо водить карандашом по бумаге. Его глаза следили за грифельным кончиком, время от времени он приоткрывал рот и проводил по красным губам острым кончиком языка. Во рту у куклы пощелкивало.

Поэт строчил безостановочно, и Аннет наблюдала за ним в оцепенении. Появилось гадливое чувство. Слишком естественные движения совершала кукла, слишком хитро помаргивали ее тяжелые веки и слишком коварно улыбался чувственный рот – как будто это был заколдованный уродец ростом с десятилетнего ребенка.

Наконец, жужжание стихло. Автоматон в последний раз дернул рукой. Раздался хруст – карандаш сломался. Автоматон медленно поднял руку и затих.

Максимилиан вытащил обломок из сведенных пальцев Поэта, взял исписанный лист бумаги и подал его Аннет. Девушка пробежала строки глазами.

– У него отличный почерк, – пробормотала она и прочитала вслух:

– «Нагих грудей твоих касанье зажгло в моих чреслах огонь…» – она покраснела и бросила листок на стол. Максимилиан рассмеялся.

– Ну и Лазурный поэт! – сказала она сердито. – Вульгарный стихоплет, вот он кто.

– Жакемар был известный волокита, – заметил Максимилиан. – Четыре жены похоронил, а жители города прятали от него своих дочерей.

– И когда только все успевал, – пробормотала Аннет. – Этот автоматон умеет лишь писать пошлые куплеты, больше ничего?