Ассистент - [12]

— Гриша. — Я коснулся его плеча.

Он остановился, развернулся.

— Что, Андрей?

— Я здесь ни при чем. Я когда пришел, он уже был готовый.

Сергеев усмехнулся.

— Я понимаю, что ты ни при чем. Ты бы не смог. Ты, Андрей, не обижайся, — он хлопнул меня по плечу, — но у тебя уровень не тот. Это Борька сам. Он, зараза, мастер.

До меня дошло, что не дошло до Сергеева. Слово «готов» он приложил к глиняной скульптуре, а не к нулевому состоянию Бориса.

— Ты не понял, я не про голову. Я в одиннадцать утра пришел, дверь не заперта, голова готова, а Борька пьяный спит.

— Пьяный? — переспросил Сергеев, зверея на глазах.

Не дожидаясь ответа, он резко развернулся и направился в комнату.

— Я здесь ни при чем! — крикнул я вдогонку. — Я вообще не пью! Бросил!

Нехорошо, конечно, врать, но жизнь, блин, такая, приходится…

Когда я нарочито неспешно вошел, хмурый Борис сидел на краешке дивана, а злобный Григорий мерил комнату шагами. На удивление, первый проспался и протрезвел, второй не дрался, а лишь бросал убийственные взгляды на первого. И все это в полной тишине.

Видок у Бориса был еще тот. В обычном своем состоянии он выглядит вполне по-европейски, но в похмельном бурятская половина одерживает безоговорочную победу. Голова округляется, глаза западают, щеки опухают — чистый бурят без всяких там декадентских полутонов. Причем бурят всегда очень печальный, особенно когда похмелиться нечем. В последнее время Боря Кикин ведет все более и более бурятский образ жизни…

Мои этнические размышления прервал глуховатый голос Гриши Сергеева. Что приятно, спокойный голос. Ничью морду он явно бить не собирался. И на том спасибо.

— Борис, о чем мы с тобой договаривались, когда я давал тебе заказ?

Кикин пожал плечами, но Сергеев и не ждал ответа. Он хотел монолога.

— Я напомню, если ты забыл. Ты обещал не пить до вечера, до первой звезды. И не напиваться до соплей ты тоже обещал.

Что-то интересное Боря отыскал на грязном полу, потому что смотрел вниз в одну точку. Молча.

— А если ты напьешься в рабочее время, мы договорились, что я заберу у тебя все деньги и отдам только перед отъездом на Ольхон. Это если ты выполнишь заказ качественно и в срок, конечно.

Борис встал с дивана и полез в карман, вероятно намереваясь выполнить условия договора.

— Подожди, — остановил его Григорий. — С кем напился-то?

По интонации последнего вопроса я понял, что гроза миновала. Борис тоже это понял, поднял глаза.

— Стас рано утром приходил, водки пять бутылок принес.

— Пять?! — с ужасом переспросил Сергеев. — А сколько выпили?

— Не помню.

— Где бутылки?

— Тоже не помню, убрал куда-то. На кухне они.

Сергеев повернулся ко мне:

— Андрей, иди поищи, посмотри, сколько осталось.

Я не сдвинулся с места.

— Четыре осталось. Я их уже видел, когда на кухне прибирал. В шкафчике под мойкой они стоят.

Сергеев смачно выругался по-матери и добавил по-русски:

— Сволочь Стас, — снова повернулся к Борису: — Голову ты лепил?

— Какую голову?

— Голову шамана.

— Ничего я не лепил… Как бы я ее слепил, если ты фотографию только сегодня должен принести? Принес?

Сергеев не ответил, взглянул на меня.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Пьяный лепил, наверно, — предположил я, — а потом заспал и забыл.

— Не похоже, что пьяный, — возразил Григорий. — Хорошая работа, по пьяни так не сделать.

— Тебе не сделать, а у Борьки, может, самая работа в беспамятстве.

— Вы о чем? — вмешался Кикин. Он явно ничего не понимал, как и мы все, впрочем.

— Пошли, — сказал Сергеев, и мы один за другим, гуськом отправились за командиром.

Голова мертвого бурятского шамана, просыхая на сквозняке, терпеливо дожидалась нас на кухонном столе, от нечего делать рассматривая фотографию бурятского актера. Даже глаза скосила влево и вниз. Так мне показалось.

Боря смотрел на нее, как на привидение, а мы смотрели на Борю, и кто из нас был больше удивлен, не могу даже предположить. Пауза затянулась на минуту, не меньше.

— Твоя работа? — спросил наконец Григорий.

— Не знаю, — честно признался Борис. — По манере исполнения вроде моя, но как и когда я ее лепил, не помню… Может, это Стас сработал, пока я спал?

— Стас, даже если из штанов выпрыгнет, такое не слепит, — хмуро констатировал Григорий. Было заметно, что загадки всякие очень его раздражали. А кого нет? Никому они не нравились. Это в кино интересно, а в жизни, боже упаси…

Боря замечание художника-постановщика пропустил мимо ушей, продолжал о своем:

— Но даже если это сделал Стас, то как он мог без фотографии?

— Вот она, кстати, посмотри, — сказал Григорий, двигая карточку по столу.

Кикин взял ее и уставился, как на второе привидение, еще более ужасное, нежели первое. Долго смотрел, сличал, а потом отбросил фото от себя, как нечто мерзкое, и произнес решительно:

— Я ничего не понимаю, но этого не может быть!

Он прав, конечно, не может, однако руки, одежда и даже лицо Бориса были обильно вымазаны уже подсохшей желтой глиной. Значит, лепил именно он. Лепил и пил в одиночку по-черному, а когда допился, не помыв рук, рухнул на диван.

Все встало на свои места. Кроме головы, конечно. Она хоть и стояла на столе, неулыбчивая, строгая, как посмертная маска, но ее не должно было быть, а значит, и не было. Для меня, по крайней мере.