Ассегай - [11]
Приблизившись к этому природному бастиону, Леон сделал еще одно открытие: макушку горы прикрывала зеленая шапка могучих деревьев, получавших необходимую для роста влагу непосредственно из облаков. Даже снизу было видно, что верхние ветви украшены бородатым мхом и древесными орхидеями. Усыпанные белыми цветами пышные кроны походили на свадебные букеты. Орлы и другие хищные птицы, устроившие гнезда на голых скалах пониже вершины, парили на широких крыльях в бескрайней небесной синеве.
Солнце миновало зенит, когда Леон в сопровождении трех юных пастушков добрался до подножия горы. К этому времени носильщики были уже на середине тропинки, зигзагами уходившей вверх по крутому склону. Сил хватило ненадолго: одолев пару сотен футов, лейтенант свалился в тени акации. Ноги просто отказались ступать по каменистой дорожке. С минуту он возился со шнурками, а стаскивая ботинок, застонал от боли. Шерстяной носок почернел от крови и, казалось, намертво присох к подошве. Осторожно отодрав его, Леон с ужасом уставился распухшую, стертую до мяса стопу. Полопавшиеся волдыри свисали кусками кожи, пальцы выглядели так, словно их жевал шакал. Присевшие рядом мальчишки рассматривали раны с нескрываемым интересом и мерзко скалились, как учуявшие запах крови упыри.
Наконец Лойкот, вспомнив об обязанностях старшего, отдал какие-то распоряжения, и его юные помощники резво понеслись в буш, где небольшое стадо длиннорогих животных пощипывало под акациями серо-зеленую травку. Через несколько минут посланцы вернулись с пригоршнями свежего помета. Уразумев, что ему предлагается использовать подношение в качестве припарки для лопнувших волдырей, Леон ясно дал понять, что не потерпит бесцеремонного давления со стороны Лойкота. Мальчишки упорствовали, навязчиво предлагая свое, по-видимому, проверенное средство. В конце концов лейтенант порвал на полосы рукава рубашки, связал ботинки шнурками и повесил на шею. Лойкот протянул ему свой пастушеский посох, и Леон, приняв палку, заковылял по тропе. С каждым шагом дорога становилась круче и круче, и он снова начал спотыкаться. Лойкот, заметив это, отправил своих порученцев куда-то вперед, и они послушно поскакали вверх на тонких, как веточки, ногах.
Лойкот и Леон последовали за ними с куда меньшим проворством — кровь, просачиваясь через повязки, оставляла на камнях красные пятна. Через какое-то время лейтенант опять остановился, сел на землю и с тоской посмотрел вверх — забраться на вершину ему, похоже, было не суждено. Лойкот опустился на корточки рядышком и завел длинный, запутанный рассказ. Леон понимал лишь отдельные слова, но паренек оказался хорошим актером: он иллюстрировал повествование энергичной мимической сценой, наглядно продемонстрировав, как именно защитил отцовское стадо от покусившихся на него львов. Представление сопровождалось кровожадным рычанием, прыжками и потрясанием воображаемым копьем — приятное разнообразие на фоне событий последних дней. Леон почти забыл об изуродованных ногах и от души смеялся над ужимками обаятельного мальчугана. Уже темнело, когда они услышали голоса. По тропинке спускалась группа морани. С собой они принесли мушила, на которых утащили Маниоро. В ответ на их жесты Леон забрался на кожаные носилки, и четверо мужчин взялись за шест, положили себе на плечи и легкой трусцой побежали вверх.
Тропинка привела их на плоскую вершину, где под высоченными деревьями пылали костры. Носильщики повернули к ним и, пройдя через ограждение, вышли на открытое пространство с огромной, раскидистой смоковницей, вокруг которой собрались десятка два хижин. Леон обратил внимание, что построены они с куда большим искусством, чем те, которые ему доводилось видеть в других масайских поселках. Скот в загоне был упитанный и ухоженный.
Взглянуть на чужака собралась небольшая толпа мужчин и женщин. Одежды первых привлекали внимание высоким качеством, вторые же демонстрировали обилие украшений из кости и дорогих заморских бус. Деревня явно жила в достатке. Смеясь и забрасывая Леона вопросами, они обступили мушила, а некоторые из девушек, что посмелее, трогали лицо лейтенанта и пробовали на ощупь изорванную форму. Масайские женщины вообще не особенно скрывали свой интерес к противоположному полу.
Внезапно шумная толпа притихла. Со стороны хижин к ним шла высокая, статная женщина с поистине королевской осанкой. Собравшиеся расступились, и она направилась к носилкам. Ее сопровождали две девушки-рабыни с факелами, в свете которых кожа женщины отливала золотом. Масаи уважительно склонились перед ней, как трава под ветром. Шорох почтительных голосов пронесся над толпой.
— Лусима! — шептали они, негромко прихлопывая в ладоши и отводя глаза, словно не смея любоваться ее поразительной красотой.
Остановившись перед Леоном, женщина устремила на него внимательный, гипнотический взгляд.
— Приветствую тебя, Лусима, — сказал лейтенант.
Женщина не ответила и, может быть, даже не слышала его.
Высокая, почти одного с ним роста, с удивительно гладкой, лоснящейся, без единой морщинки кожей цвета темного меда. Матери Маниоро должно было быть за пятьдесят, но эта женщина выглядела по меньшей лет на двадцать моложе: обнаженные груди оставались твердыми и округлыми, татуированный живот плоским и тугим, как будто она и не рожала вовсе. Характерные для женщин нильской группы черты лица поражали тонкостью и чистотой линий, а взгляд темных глаз, казалось, проникал в самые сокровенные мысли, добирался до самых заветных тайн.
