Аскольдова невеста - [55]

— Воевода! — На гребне берега появился Битень и замахал руками. — Скорее! Князь Станила плывет! Прямо вон плывет! Вроде мирный с виду, говорят, согласен с Громолюдом разговоры говорить, но кто же его знает!

— Накликали! — охнула Дивляна. Вот только они заговорили о князе Станиле, и он тут как тут, будто с дерева слетел!

Услышав имя князя Станислава, Белотур встрепенулся, взял Дивляну за руку, чтобы увести с берега, но она уклонилась и скользнула за ствол ивы. Развесистая и пышная, та достаточно надежно укрывала от глаз со стороны реки. Белотур подался за ней, хотел что-то сказать, но она сделала повелительное движение, и он покорно промолчал, встал рядом, прикрывая ее собой.

По реке шли лодьи — одна, две, четыре… более десятка. Над берегом уже собралась вся дружина, держа на всякий случай оружие и щиты наготове. Сидевшие в лодье тоже были прикрыты щитами, повешенными по варяжскому обычаю на борт, и налегали на весла. Несколько человек не гребли — видимо, воеводы, которых можно было отличить по дорогим кольчугам и Шлемам козарской или варяжской работы.

У одного из них, одетого в косматую накидку из бурой медведины, из-под которой виднелись железнокольчатые рукава брони, шлема на голове не было. И, едва увидев его, Дивляна охнула, зажала себе рот, а свободной рукой изо всех сил вцепилась в плечо Белотура. Тот удивленно обернулся. А Дивляна едва слышно выдохнула:

— Это он! А вы не верили!

— Что? — Белотур поднял брови, глядя то в ее потрясенное лицо, то на лодью, уходящую вверх по течению, к Громолюдову стану.

— Не верили в дивьего мужика! А это он и есть! Мне не померещилось, это он!

И теперь наконец Белотур ее понял: он и раньше представлял, как выглядит князь Станислав Велебранович, а теперь вновь увидел его своими глазами. От удара клинком по лицу в памятной битве пятилетней давности у того остался длинный продольный шрам, который словно делил лицо на две неравные части. Клинок рассек только кожу, хотя и довольно глубоко, и глаз, к счастью для Станилы, уцелел, но все же у видевших его впервые могло остаться впечатление, что у него «половина лица»! А накидка из медведины, заговоренная и оберегающая от ран в битве, придающая силу зверя, при беглом взгляде укрепляла в мысли, что перед тобой зверь и есть.

— Я его самого и видела! — твердила Дивляна, провожая глазами княжескую лодью, где еще темнела спина в медведине. — Это он! Что же, у кривичей в князьях леший сидит?

— Это не дивий мужик, — сказал Белотур. — Это князь Станила, Станислав Велебранович. И у него не половина тела, просто шрам через правую щеку, от глаза до бороды. Повезло ему, что глаз сохранили боги. Ты не помнишь, я же тебе рассказывал про ту битву?

— Я помню…

И тут с берега прыжками спустился всклокоченный и донельзя взволнованный Велем.

— Вы чего тут застряли? Я уж думал, вас обоих велы в воду утащили! Громолюд отрока прислал — всех зовет к себе на пир и со Станилой говорить! И нас с тобой, и ее, Огнедеву! Идете?

Княжий двор в Свинеческе не мог вместить даже всех воевод и старейшин, поэтому князь Громолюд устраивал пир в полевом стане. Тем не менее Дивляна велела подать дорогую крашеную верхницу с шелковой отделкой, черевьи, продернутые бронзовой проволокой, — их-то будет видно. Велем не пожалел двух дорогих варяжских обручий из чистого серебра и, самолично разогнув пошире, надел их на ноги сестры и снова сжал над щиколотками.

— Что это? К чему? — вопила она, осторожно подрыгивая ногами. — Велько, ты с дерева упал?

— У Огнедевы ноги по колено в серебре, не слыхала, что а, простота чудинская? — рявкнул он. — Все знают! Вот пусть и смотрят! Ноги в серебре? В серебре!

Мужчины тоже надели лучшее платье, и, когда в конце концов поляне и ладожане прибыли к Громолюдову шатру, шествие, окружавшее богиню под паволокой, было нарядно и торжественно — сообразно такому великому событию, как встреча двух враждующих княжеских родов на перекрестке миров.

Стан, где князь Громша принимал воевод, был устроен основательно: большой очаг в длинной яме, над которым можно было повесить сразу несколько больших котлов, был обложен кусками дерна и окружен длинными бревнами, на которых могли усесться сразу многие десятки человек, а сверху покрыт поднятыми на кольях, сшитыми бычьими шкурами, чтобы дождь не заливал огонь и не попадал в пищу. Поблизости стоял просторный шатер самого князя, вмещавший человек десять или больше; сейчас, в хорошую погоду, полог был поднят и закинут наверх, чтобы впустить внутрь побольше света и воздуха. Вокруг раскинулось множество шатров и шалашей собранной дружины, перед княжьим шатром и вокруг очага густо толпились люди — «гостисто народу», как по ладожской привычке сказал Селяня. Многие сидели прямо на земле поодаль — под навесом уж очень дым очага ел глаза. В одном конце длинной очажной ямы пламя облизывало бока трех больших черных котлов, на другом над углями жарилась туша какого-то зверя вроде косули или молодого оленя. Отроки обрезали сверху уже обжаренные куски мяса и на ломтях хлеба подносили гостям князя, сидевшим на бревнах вокруг Воеводы, главы родов, сидели в княжьем шатре, где были навалены во множестве шкуры и разноцветные овчины. Вместо столов им служили положенные наземь разноцветные щиты — то же самое ладожане постоянно видели у варяжских торговых гостей, — иные покрытые вышитыми, из дому принесенными рушниками, по узорам которых местные легко определяли, кто из какого рода. На щитах было подано угощение: хлеб, сыр, сало, кусочки вяленого мяса, печеная рыба. Отроки подливали воеводам в чаши, по большей части рога или простые берестяные туески. Кроме смолян, тут присутствовали и старейшины голядских родов, платившие дань князю Громолюду и обязанные поставлять ему людей в войско. Их легко было отличить по голядским шапкам, украшенным спереди бронзовой проволокой; одни из них свободно общались с соседями, и только несловенский выговор выдавал их иноплеменное происхождение, а другие, не понимающие словенской речи, сидели важно и посматривали вокруг с некоторым пренебрежением.