Асфальт и тени - [37]

Воспоминания, как легкие мотыльки, порхали над свечой его памяти. Господи, чего только не произошло за этот год! Сегодня, стоя среди готовящихся к исповеди, он перебирал в уме эти события. Странная получалась картина, все прожитые ранее годы стояли особняком, и каждый вспоминался одним-двумя яркими пятнами, минувший же распадался на месяцы, недели, иногда даже выделяя отдельные дни. Отчего так получалось, Михаил не знал.

И вспомнилась ему его первая молитва — когда он впервые помолился, а не просто текст прочитал.

…Солнце стояло уже высоко. Набухшие жаром камни источали приторный, щекочущий ноздри запах, и, казалось, еще немножко — и эти пыльно-серые скалы, покрытые жухлой травой и низкими колючими кустами с неживыми на ощупь листьями, засветятся изнутри бледно-розовым цветом, разломятся и, засмердев серой, источат из себя истинный зной преисподней. Михаил и его оператор, друг и собутыльник Лешка сидели связанными спина к спине на самом солнцепеке. Их задержали накануне вечером местные страшноватого вида милиционеры. Банальная проверка документов закончилась, как водится, мордобоем, заламыванием рук и угрозами «расхреначить камеру». Документы и факт знакомства с высшими начальниками военной администрации никакого действия не возымели, а скорее усугубили дело. Погоркотав на своем клокочущем орлином наречии, горцы с гадливостью скинули мышиную форму и, облачившись в камуфляж, погнали их в горы. Ночевали в зловонной яме, куда журналистов столкнули, как падаль. Обсудив ситуацию, друзья пришли к выводу, что их прихватили обычные бандиты и, скорее всего, утром перепродадут другим головорезам.

Томная южная ночь, укутавшись в нежный темный бархат, безмятежно парила над миром. Миллионы людей жили этой ночью, смеялись, любили и понятия не имели ни о каких кровавых драмах, гноящихся ранах, предательстве и войне в кредит. Вон там, справа, судя по звездам — в нескольких сотнях километров, беззаботно веселилась бывшая всенародная здравница, а ныне набирающая обороты индустрия курортного бизнеса. Гремела музыка, трепетно паслись стада утомленных дневным солнцем граждан, властвовали любовь и тонкие чувства, вернее, их имитация. Как мы порой любим эту самую имитацию, жаждем, предвкушаем ее приближение, с каким упоением смакуем и лелеем нами созданный мираж. Но все это там, за горами, а здесь — смрад испражнений, сырость, холод, хищные сполохи автомобильных фар и полная неизвестность. Неопределенность всегда рождает страх, вернее, утробную тревогу, тяжелую и мрачную. Страх, он что? Вспыхнет, скует члены, подавит волю или, напротив, породит дикую деятельность и злобу, а вот тревога измотает, вытянет все жилы, загонит разум, как беговую лошадь, и превратит человека в живой труп, в зомби, в манкурта.

Рассвет они проспали. Утром их разбудил белобрысый хохол. Зной еще только рождался, приплясывая в рябом от испаряемой росы воздухе. У неказистых горских строений, совмещавших в себе и стойла для скота, и кухню, и опочивальню хозяев, стояло несколько легковых машин без номерных знаков. Ничего хорошего это не предвещало. Выбравшись из ямы, отряхивая солому, Михаил шагнул к охраннику, которого сразу узнал:

— Слушай, сын великого хохлятского народа, зови начальство! Ты что, не узнал нас?

— Для меня все москали на одно лицо, — с сильным украинским акцентом сказал светловолосый парень, — а за «хохлов» и дырку в башке прокрутить можно, штопор маю.

Доспорить им не дали: скрипнув дверью, на свет божий появилось обвешанное всевозможным оружием косматое рыжее существо. Пальцы, запястья, шея горели желтым пожаром, лихорадочный блеск исходил и от золоченых рукоятей кинжалов, хромированных и украшенных замысловатыми кубачинскими узорами пистолетов, даже гранаты, и те были ювелирно оформлены.

Михаил про себя чертыхнулся: к ним, покачивая широкими бабьими бедрами, двигался известный в здешних местах бандит по кличке Кохинор-папа. Активного участия в военных действиях его банда не принимала, промышляла разбоем, перепродажей оружия, поставкой наркоты и торговлей людьми; последнее, пожалуй, было основным видом их деятельности. Мусса Гудаев. Мальчик с таким именем и фамилией когда-то получал неплохие отметки в одной из грозненских школ, но, пройдя сложный путь становления преступного авторитета, обратился в закоренелого бандита, ненавидевшего любое проявление государственности. Грабил Мусса Кохинорович без разбора и был в старой ссоре с Джамалом — известным полевым командиром, идейным борцом, претендующим на политическое будущее, командиром, к которому и направлялась съемочная группа.

— Хорошего дня тебе, Мусса! — решил взять инициативу в свои руки Михаил.

— Откуда ты меня знаешь, вроде вместе нигде не чалились. — Говорил он без акцента.

— Люди много рассказывали…

— Кому люди, а кому, может, и суки позорные! Ты, журналисток, не финти. Влип, как лох, так помалкивай, я тебя тоже сразу узнал. Знаменитый, еще на зоне твои телемульки глядел. Я тебе, братан, прямо скажу, приятно познакомиться. Сам Поспелов. Не боись, кончать тебя не будем и корешка твоего тоже, сохраним и продадим, как нигеров в старые добрые времена в Алабаме.